— Хорошо, водитель у дома высадил. Что такое, зайка?
— А ты ничего… — Медный хотел было уже спросить про брелок, но в этот момент всю квартиру пронзил звонок в дверь.
— Чего там?
— Ладно, Олеся. Ничего. Потом перезвоню.
Звонок верещал раненым зверем. Медный, как был, в плавках, пошел открывать.
На пороге стоял цыган. Это можно было сказать сразу: смуглый, курчавый, в кожаных штанах и красной рубахе. От него густо, явственно пахло конским потом. Переступил через порог смело, протянул руку:
— Лойко меня зовут. Медный ты?
— Да, — ответил Медный. Он решил не торопить события: вдруг к хорошему.
Цыган по-хозяйски присел на трюмо, расставив ноги в коротких сапогах. Только сейчас Медный заметил у него в руке настоящую плетку.
— Меня бабка Сана послала, — заявил гость, беспощадно сверля Медного круглыми, жаркими глазами. — Она сон видела. Сказала: Медного найди, сон ему расскажи.
Медный тяжело опустился прямо на коврик в прихожей, обняв колени руками.
— Ну, тогда рассказывай!
Лойко в скупых, но емких выражениях рассказал, что приехал из табора, оседло стоящего на берегу Оби за Академгородком. У них есть баро — цыган по имени Бено («Барон», — понял Медный), их вожак. Летом он привел в общину двух цыганок, старую и молодую, представил их. Но это были не «свои» цыганки: одевались по-городскому, ездили на большой красной машине, американской. А несколько дней назад в их доме пожар был, пятерых цыганских ребят убили. И этих женщин тоже. Какие-то бандиты. Бено туда ходил, вернулся белый, целый день пил, стекла у своей машины побил, еле оттащили. А вчера бабка Сана, самая старая их цыганка, сон видела. Будто бы есть две девки, за которыми те злые люди охотятся. Но первой, цыганке, уже не поможешь — мертвая она. А вторая девка где-то рядом с Медным. Мол, знает ее Медный. Бабка Сана и его, Медного, во сне своем увидела. Вторая девка живет далеко, но Медный ее знать должен. Ей страшная опасность угрожает, за ней те люди тоже охотятся. Надо найти и спасти, спрятать. И только Медный ее спасти может. Цыган описал, насколько мог, ту самую вторую девку: молодая, не рожала еще, худая — кожа да кости, волосы темные, не длинные, не как у цыганских девчонок. Ходит она в штанах, как мужик, чаще всего босой, курит… Что еще? Цыган смутился.
— У нее знак… там… — он склонился к уху Медного и, краснея, прошептал, где это место.
Тот криво усмехнулся. Надо же!
— А какой знак-то?
Лойко встал, осмотрелся.
— Карандаш дай, — хрипло попросил он.
Медный протянул руку к тумбочке и подал цыгану черный маркер. Тот взял его и совершенно спокойно, как у себя дома, нарисовал прямо на обоях у трюмо, на кремовых дорогих обоях, знак. Затем вернул «карандаш» и хлопнул себя по штанам плеткой:
— Ай, дэвил! Ехать надо. Бабка Сана сказала — туда-обратно. Пока, Медный! Помни Лойко!
— Да уж запомню.
Медный посмотрел на нарисованный знак и похолодел. А молодой цыган исчез, оставив после себя запах коня и дегтя. Медный подошел к окну, и через пару минут ушей его достиг звонкий цокот. Он присмотрелся: из-за угла дома выехал Лойко на кауром коне, подхлестывая его плеткой, и погнал конягу в сторону вокзала.
Медный вернулся на кухню и принялся пить кофе, скребя бороду. Что-то такое случилось с мирным течением их жизни после появления в команде горластой девки-баскетболистки. Сначала этот жетон шлифованной меди, сиреневый свет, потом кража и, наконец, этот автобус! Чертовщина какая-то. Может, пора бросить симоронить и заняться белой магией?!
Так до самого вечера он провел день впустую. Позвонил еще раз Олесе, но в трубке пели бесконечные гудки. Остальные ребята тоже не отвечали. Улицу опять затянуло хмарью над горизонтом. Пахло сыростью и концом лета. Медный сходил в сберкассу и снял с книжки последние деньги, отстояв километровую очередь.
Так подкрался вечер. Он с трудом усадил себя в кресло и начал читать про ассасинов — бумаги, переданные ему Шкипером.
Картина десятивековой истории разворачивалась перед его глазами. Вот она, зловещая улльра Старца, чернеющая на стене в прихожей и тут, на листе, нарисованная зеленым с красным [35] .
Расшифровка Улльры Старца Горы, Хасана Гусейна ас-Саббаха, рожденного в месяце Абанн 402 года Солнечной Хиджры.
1. Треугольник — скала Аламут, резиденция Старца. Одновременно — символ благодати Аллаха, покрывающей намерения носящего знак по праву.
2. Квадрат — знак сокровища, заключенного в духовном наследии Старца, и где-то спрятанных несметных сокровищ секты. В ранней транскрипции — знак того, что Старец представляет собой нечто большее, чем весь ислам, так как Священный камень Кааба заключен в треугольник.
3. Выпирающие углы по бокам — крылья, несущие волю Старца по всему свету, его ученики.
4. Нижний выпирающий угол — знак того, что часть учения всегда скрыта даже от членов секты.
5. Верхняя часть совмещения квадрата и треугольника, напоминающая наконечник копья, — смерть, посланная Старцем, настигает бесшумно и точно, как пущенное меткой рукой копье.
6. Красный — цвет крови и чистоты намерений, цвет правоты.
7. Зеленый — цвет ислама.
Вот оно как! Цвет крови и чистоты намерений. Если намерение — море крови, то это верно. Вот и рождение Хасана Гусейна ас-Саббаха, вот его дерзкий план захвата Аламута — главной персидской твердыни, затерянной, правда, в сердце огромной страны. Вот его воцарение в Аламуте и верные фидаины.
«…Низариты появились в начале 90-х годов XI столетия, когда выходец из иранского Хоростана Хасан ас-Саббах решил обратить весь исламской мир в „истинную“ веру имамата исмаилистского типа. Он захватывает высокогорную крепость Аламут и объявляет войну правящей тогда в Персии династии Сельджуков. Этому первому правителю низариты обязаны громкой молве о себе, не стихающей и поныне. О Хасане ас-Саббахе уже при его жизни ходили легенды: говорили, что он постоянно оставался дома, составляя письма и руководя военными и дипломатическими операциями. На протяжении всех лет он лишь дважды выходил из дома и дважды поднимался на крышу собственного дворца. До конца жизни — а умер он 90-летним стариком — ему удавалось скрывать от своих подданных сведения о своих болезнях и немощах…»
Вот история тайных и явных убийств, история захвата самого ценного — тайной, но абсолютной власти. Какие там иезуиты или масоны! Им и не снилось. Выходило, что Хасан Гусейн ас-Саббах, держал в своей сухой руке не только весь мусульманский Восток, но и раздираемую распрями Европу.
«…Своих сыновей он казнил одного за другим. Первого — по ложному, как потом оказалось, обвинению в убийстве. Другой сын, пьяница Моххамед, скорее всего, был наказан в соответствии со строгим хадисом, который осуждает на смерть за повторное нарушение закона. Когда приверженцы ас-Саббаха восстановили его генеалогию, восходящую чуть ли не к самому Пророку, он выбросил ее в воду, заявив, что предпочел бы быть любимым слугой имама, чем его недостойным сыном…»