На полу подвала среди разбросанных гильз лежал рослый молодой мужчина в форме и снаряжении, потертых, но ладных, пригнанных, в легком «шишаке». На правом рукаве ярко цвел черно-желто-белый шеврон, ниже – эмблема Хадарнави, поражающего Ангро Манью. При виде ненавистных знаков все трое зарычали, а младший, выплясывая вокруг, пинал лежащего и выкрикивал:
– Сдох «витек»! Сдох «витек»! Сдох «витек»!
– Уйди. – Бородач рывком за плечо отбросил мальчишку в сторону. И, нагнувшись, перевернул труп, упер ствол ему в грудь, намереваясь добавить в упор – просто от застарелой и смешанной с вечным страхом злости…
…Бандит не успел понять, что именно произошло.
Серые безжалостные глаза на чугунного цвета – от загара и грязи – лице открылись, как два туннеля в ад.
Левая рука витязя метнулась вперед и вверх. Щелк – магазин «АКМ» был отомкнут; клац – из-под передернутого затвора вылетел патрон. Правая рука выхватила из открытой кобуры на поясе бандита «ТТ». Ноги, распрямившись, как мощная сжатая пружина, отбросили бандита на двоих, стоявших сзади. Витязь вскочил, автоматный магазин полетел в стоящего в дверном проеме пулеметчика, ударив его в верхнюю губу и не дав вскинуть «РПК»… Та-та-та – сказал «ТТ»!
Это заняло не более секунды.
Витязь стоял посреди комнаты, держа «ТТ» в вытянутой руке.
Три трупа лежали вповалку у стены, один – в дверях.
Четыре попадания – между бровей.
«Смерти бояться не надо. Это одномоментное событие – и потом вы о нем даже не вспомните».
Северин погиб четыре года назад на бурлящих берегах Хорватского Залива. Сражаясь против банд южан – во исполнение долга воина – плечом к плечу с витязями князя Вуковида [20] . Но его слова жили. И не только в душе капитана Аристова…
…Когда он вышел наружу – в развалинах уже мелькали шлемы кадетов и в улицу, покачиваясь, полз «рейтар», уставившись во все стороны из-за массивных щитов с прорезями стволами крупнокалиберных пулеметных спарок.
– Порядок! – махнул рукой Аристов. – Но вы медленно. Там, – кивок за плечо, – четыре трупа.
– Нас задержали, у них заслон был, вылез прямо из-под ног, – подошедший молодой витязь пожал капитану предплечье. – Могли бы и не лезть вперед.
– Мог бы, – усмехнулся Аристов. – Я возьму четверых пацанов, посмотрим в подвалах. А ты свяжись с казаками, пусть поторопятся. Тут ходов нарыто везде, кто-никто обязательно сейчас за окраину ползет… Арефьев, Голуб, Спалайкович, Хромов – ко мне!
Четверо кадетов радостно попрыгали со второго «рейтара»…
– Вот ведь елочки… – прошептал рыжий Арефьев, глядя над плечом капитана в поскуливающую полутьму подвала. Остальные кадеты молчали. Капитан, широко расставив ноги, смотрел на десяток голых или полуголых грязных детей – от совсем маленьких до 7–8-летних, – прижавшихся со всех сторон к женщине, которая с животным рычанием смотрела на витязей из-под спутанных косматых волос, стараясь обнять и закрыть собой всех детей… или детенышей?.. сразу.
Четверо кадетов родились уже в дни Безвременья и ничего не помнили и не могли помнить о прошлом мире. И повидали уже всякое. Но такого еще не видели. Да и сам капитан такого не видел уже года два – бандитские гнезда чистились все тщательней и тщательней, и северней 50-й параллели Россия обрела более-менее пристойный вид. Но тут…
Женщина продолжала рычать. И Аристов вдруг – как будто с лязгом распахнулось окно в мир кислотных цветов и ярких экранов – вспомнил ее лицо. Телепередача, и эта женщина – нет, девушка, почти девочка! – с другим, но узнаваемым даже сейчас лицом, надменным и глупым, говорит: «Но вы же не можете не понимать, что дети старят женщину…»
Она. Точно она.
Видимо, ее не стали спрашивать, что она думает о необходимости иметь детей. Бандитам-людоедам дети тоже были нужны, а что мать сошла с ума от насилия – так что с того? Главное, чтобы могла рожать снова и снова… Аристов попытался вспомнить фамилию, но, конечно, не смог – окно в прошлое подернул холодный морозный узор.
Аристов выстрелил. Женщину из прошлого бросило к стене. Потом прогремело еще три выстрела – капитан убивал старших детей. Остальные затихли, лишь скулили.
– Осмотреть, – кивнул Аристов. – Параметры помните? – Мальчишки вразнобой кивали, придавленные увиденным. – Некондицию – уничтожить. Остальных выносите и грузите… Арефьев, за мной…
…За коридором оказалась лестница наверх. Дверь в конце рыжий Арефьев под одобрительным взглядом Аристова вышиб ногой, но тут же расслабился:
– Никого.
Помещение с выбитой витриной оказалось в прошлом магазином. Впрочем, его, конечно, разграбили еще в первые же недели после начала войны. Тут и там под мусором лежали чистые кости. Мальчишка прошелся туда-сюда, подал голос:
– А тут стекло целое. Можно будет вынуть.
Аристов не ответил. С задумчивым лицом он стоял над вскрытым – ударом «полевки» – ящиком. Арефьев подошел ближе, любопытно заглянул.
– Скрипка, – сказал рыжий и немного удивленно посмотрел на капитана. Арефьев знал, что такое скрипка, видел рисунки – но не более. Для него музыкальными инструментами были гитара, гусли, горн, барабан… еще – рояль. И слово «скрипка» прозвучало как твердо вызубренный, но не несущий для ученика смысла ответ на уроке. – Товарищ капитан, это ведь скрипка?
– Скрипка. – Аристов медленно расстегнул кнопки перчаток и бросил их на прилавок сбоку. Достал инструмент, подергал струны. Сморщился, подкрутил что-то – движение было знакомо Арефьеву, так же делают на гитарах. С непонятной улыбкой посмотрел на скрипку. Пошарил в ящике и достал палочку. «Смычок», – вспомнил Арефьев и удержал усмешку. Аристов ненавидел любую музыку, это было темой для анекдотов среди кадетов и шуток среди старших. Но… как-то странно держал капитан скрипку. Очень странно. А потом…
Скрипка взлетела к обтянутому камуфляжем и перечеркнутому ремнем плечу. В другой руке взмыл смычок. Так, словно руки капитана ожили отдельно. Аристов закрыл глаза…
…На глазах капитана слезы проложили две блестящие дорожки. Звук все еще жил в развалинах, и с улицы смотрели изумленно сбежавшиеся люди, опустившие автоматы.