– Не могу их удержать, – пожаловалась она. – Не сердись, тетя. Мои мысли как бабочки, им нужно солнце.
– Нет, – отрезала мисс Сезиджер, – твои мысли должны остаться у тебя в голове, Дороти. Нужно заставлять свой мозг работать.
– А где у меня мозг? В ногах?
– Нет, глупое дитя, он в твоей голове, – и тетушка сердито постучала ей пальцем по лбу.
– У тебя очень крепкие и острые пальцы, тетя Доротея. Мне больно, когда ты так стучишь по голове. Мой бедный маленький мозг устал, и мои мысли все скорее и скорее вылетают в окно. Что-то я сегодня совсем себе не нравлюсь. Я чувствую себя нехорошей.
– Боюсь, что это так, – согласилась мисс Доротея. – А ты знаешь, нехороших детей нужно наказывать.
– Да? – Дороти серьезно посмотрела на тетку. – А что значит «наказывать»?
– Это значит делать им больно или заставлять исполнять то, что им не нравится.
– Делать больно? – воскликнула маленькая Дороти. – Тетушка, неужели ты сделаешь больно мне, маленькой девочке, папа и мама которой далеко-далеко на небе?
– Нет, дитя мое, нет, – успокоила племянницу мисс Доротея. – Я не могла бы, ни за что не могла бы сделать тебе больно. Тем не менее мне придется тебя наказать, потому что ты была очень невнимательна.
– Я здесь ни при чем, виноваты в этом бабочки! Они хотели вылететь в окно. Разве ты не видишь, как они целым роем вылетают из моей головы, всех цветов и пород, такие красивые-красивые. И мне нужно бежать за ними.
Мисс Доротея глубоко вздохнула и закрыла книги:
– С тобой гораздо больше хлопот, чем я предполагала. Тебя совсем не воспитывали…
– Что значит «воспитывать»? – поинтересовалась Дороти.
– Тебя не научили слушаться.
– Совсем не научили, – подтвердила Дороти.
– Так жить нельзя.
Дороти пристально посмотрела на мисс Сезиджер:
– А ты будешь слушаться меня завтра, во время урока французского языка? – спросила она.
– Что за глупости, моя дорогая. Ты же не можешь ничему меня научить. А вот я тебя могу, и многому.
– Но, моя миленькая тетушка, как же французский язык? – проговорила Дороти по-французски с чистым парижским выговором. – Ведь в Париже тебя никто не понял бы.
– Ну, довольно! Это никуда не годится! – рассердилась мисс Доротея. – Если ты будешь продолжать говорить глупости, мне придется пожаловаться дедушке.
– Милый дедуля, он такой славный! Ничего, если скажешь.
Устав от пустых препирательств с ученицей, мисс Доротея выбрала одно стихотворение из старого сборника стихов и приказала племяннице выучить его к следующему утру.
– Ты должна будешь рассказать мне его, не заглядывая в книгу, – предупредила она. – Это нетрудные стихи и вполне годятся для маленькой девочки.
– Ладно, – покладисто согласилась Дороти.
– Ведь ты постараешься их выучить?
– Вот уж не знаю, выучу ли, – честно призналась Дороти.
– Вот эти стихи. Ты, вероятно, можешь прочитать их? Или нет?
– Ну, конечно, могу, тетушка. Позволь, я теперь выйду в сад и три раза обегу его кругом, чтобы успокоить мои бедные ножки.
– Да, иди, только ты должна выучить стихи и приготовить их к завтрашнему утру, к этому же времени. Ты обещаешь сделать это?
Дороти очень внимательно посмотрела на тетку.
– Отлично, – сказала она, помолчав. – Обещаю.
– Вот это хорошо; теперь ты хорошая девочка; думаю, ты сдержишь слово.
– Ну, конечно, сдержу.
– Теперь иди в сад, – отпустила ученицу мисс Сезиджер, – и сорви там три розы и три гвоздики, самые красивые, которые ты только найдешь. Цветы принеси мне.
– А зачем? – полюбопытствовала Дороти.
– Затем, что я этого хочу.
– Хорошо, я мигом! – Дороти вылетела из комнаты, и через минуту можно было видеть, как ее маленькая фигурка мелькала в цветнике.
Старый сэр Роджер, по обыкновению, осматриваясь бродил по усадьбе.
– Эй, дедуля! – голос Дороти зазвенел как нежный колокольчик.
Он промолчал; но едва ответил улыбкой на зов девочки, как разозлился на самого себя. Он целое утро без перерыва твердил себе: «Эта малышка становится для меня страшной обузой. Я теряю спокойствие и свободу. Доротея должна нагружать ее как можно больше. Понятно, я согласен каждый день видеть ее в течение короткого времени; но ей нужно заниматься, она должна учиться. В свое время Доротею хорошо воспитывали и учили, пусть теперь она дает уроки и образовывает свою племянницу. Я согласен видеть девочку время от времени, но если она постоянно будет находиться у меня на глазах, это слишком хлопотно и неприятно».
Старик старался убедить самого себя. В это же время в его душе теснились совершенно другие неясные чувства. На каждом шагу ему не хватало Дороти. Когда он подошел к грядкам земляники, то велел Джонсону и Петерсу сорвать несколько лучших ягод и отнести в беседку. Сэр Роджер с нетерпением ждал момента, когда после обеда маленькая новая жительница старого дома будет лакомиться ягодами, сидя на его коленях, и будет говорить, что крепко его любит. Боже ты мой, разве возможно любить его, нелюдимого и неласкового старика? Человека, который прогнал от себя собственного сына, который был суровым и жестоким даже со своими близкими, который никого не умел любить, да и сейчас ценил только одну вещь на земле, а именно – деньги.
Он копил деньги, копил со страстью, с жадностью скряги. У него было порядочное имение, все его фермы давали хороший доход. Кроме того, сэр Роджер обладал крупным состоянием и вместе с Доротеей почти ничего не тратил на жизнь. Ему нравилось думать о том, что после его смерти останется большое богатство. Он с невыразимым наслаждением подсчитывал, сколько тысяч его фунтов помещены в разные выгодные предприятия. Старика грело сознание того, что он мог бы жить в роскоши, тратя все те суммы, которые скапливал в течение года. С тех пор как сэр Сезиджер лишил сына наследства и прогнал его из дома, ничто, кроме этой мысли, не приносило ему удовольствия и утешения. Он жил только ради накопления денег. Его дочь Доротея почти ничего не значила для него.
В свои семьдесят пять лет сэр Роджер стал уже дряхлым стариком. Часто он сидел, откинувшись в кресле, и будто грезил наяву. Газета выпадала из слабых рук, когда ему представлялось, что напишут о нем после смерти. Прочтут завещание, напечатают общую сумму дохода с громадного состояния. Сэр Сезиджер с большим наслаждением представлял себе, как люди будут судачить о нем, завидовать богатству и говорить друг другу, что старый владелец усадьбы Сторм был очень расчетливым и дальновидным человеком. Он собирался некоторую часть наследства пожертвовать различным благотворительным обществам, а остальное (впрочем, с множеством вполне определенных оговорок) передать мисс Доротее. По завещанию она должна была и впредь расходовать на себя крохотную сумму. Сэр Роджер желал также поставить условием, чтобы Доротея не смела истратить ни одного шиллинга на своего брата. О сыне старик старался вообще не вспоминать, как будто его и не было. Еще до того как стало известно о смерти молодого Роджера, отец вовсе не собирался передавать ему долю наследства, считая, что он опозорил род Сезиджеров своими поступками, беспорядочной жизнью и женитьбой на простой и незнатной девушке.