Мэри тихонько вышла. Тетя Доротея выпила чай и съела хлеб с маслом. Бедняжка была очень голодна. В богатой усадьбе Сторм досыта не ел никто. При этом Сезиджеры вовсе не нуждались: их не тяготили долги, и у них было большое богатое имение. Со всех ферм поступали хорошие доходы, кроме того, сэр Роджер хранил в банке большие деньги и ценные бумаги. Род Сезиджеров давно жил в усадьбе Сторм, и если бы старый дом умел говорить, он мог бы порассказать многое. В том числе и об ужасном пороке, который передавался от отца к сыну. Почти все владельцы усадьбы Сторм отличались скупостью, но сэр Роджер был первым скупцом из скупцов, скрягой в полном смысле этого слова. Его скупость граничила с безумием: он не подновлял ни дома, ни других зданий Сторма и занимался только лишь приумножением своих денежных мешков.

В старом большом доме почти не было слуг. За громадным садом присматривали всего два садовника, хотя нужно было нанять по крайней мере десять или двенадцать человек. Правда, Доротее прислуживала отдельная горничная, но только потому, что никакая сила в мире не могла бы заставить Мэри бросить свою госпожу. Служанка получала жалованье когда придется и сколько придется.

В доме жил также старый буфетчик по имени Карбури, бывший арендатор, и он делал все, что было в его силах, чтобы поддержать порядок в доме. Карбури невозможно было выгнать, так же как нельзя было отказать от места Мэри. Двое этих преданных слуг выполняли практически всю работу. Правда, в доме было еще место судомойки, но на нем никто долго не задерживался. Обыкновенно на эту должность брали девушку на пробу – на месяц. Чаще всего по истечении этого срока прислуга уходила, потому что работы было слишком много, а еды слишком мало, да и та была откровенно плохой.

У сэра Роджера Сезиджера и его жены было двое детей – Доротея, которая сейчас с такой тревогой и удивлением смотрела на маленькую Дороти из окна своего будуара, и сын, наследник всех земель, принадлежавших усадьбе Сторм. Много лет тому назад этот сын ушел из дома. Его история была очень печальна, унизительна для него и имела отношение к странной маленькой девочке, которая стояла на лужайке и ловкими пальчиками украшала полевыми цветами своего старого дедушку – сэра Роджера.

Глава II
После ужина

Доротея Сезиджер отличалась замечательной точностью и аккуратностью. К ужину она всегда наряжалась. Год от года Доротея надевала одно и то же старомодное платье, сделанное из бледно-зеленого атласа, с длинной талией и с короткими рукавами. Мисс Сезиджер не знала, да и не хотела знать, что это платье совершенно не годилось для нее. Перед ужином горничная Мэри приносила его и с торжественным видом раскладывала на постели. Старая дева садилась перед зеркалом, и служанка причесывала ее, как им обеим казалось, очень искусно. Волосы разделялись пробором и укладывались вдоль бесцветного лица. В темных прядках блестело много седых волос, так что они казались пегими и прическа выходила некрасивая, но Доротея Сезиджер считала ее модной и ни за что не причесалась бы иначе. В уши она вдевала очень длинные серьги, шею обвивала тяжелой золотой цепью – одним из самых любимых своих украшений, – на руках застегивала толстые золотые браслеты. Потом она натягивала старые лайковые перчатки и брала с собой старинный разрисованный веер, который принадлежал еще ее матери.

В таком нелепом наряде она спускалась в большую гостиную и ожидала прихода сэра Роджера. Гостей они никогда не приглашали, так как сэр Роджер говорил, что это слишком дорого. Ужин подавали в маленькой столовой, окна которой выходили на лужайку, покрытую маргаритками.

Зимой в этой комнате стоял пронизывающий холод, и даже летом в ней было совсем не жарко. Войдя в гостиную, Доротея Сезиджер всегда останавливалась на одном и том же месте, а именно возле окна, которое обыкновенно бывало закрыто. Там она ждала отца, то раскрывая, то закрывая веер, играя перчатками и принимая вид женщины, привыкшей бывать в светском обществе.

Ужин подавали в семь часов, секунда в секунду, и Доротея приходила в гостиную за пять минут до этого времени. Без двух минут семь Карбури раскрывал дверь и появлялся сэр Роджер.

Старик точно так же соблюдал все старые обычаи. К столу он надевал «обеденный» костюм, его рубашка всегда блестела как снег, воротничок и манжеты тоже отличались белизной и свежестью. Он неизменно останавливался в нескольких шагах от дочери и каждый день замечал:

– Погода удовлетворительная.

– Да, – отвечала она.

Она всегда говорила «да», светило ли яркое солнце, падал ли снег, шел ли дождь. Ей и в голову не приходило противоречить отцу. И действительно, если бы она сделала это, ей пришлось бы плохо. Сэр Роджер не любил, чтобы с ним спорили.

В тот самый день, когда мисс Доротея увидела, как он играл с маленькой Дороти на лужайке, она взглянула на отца с затаенной тревогой, которую старалась всеми силами скрыть. Старик наморщил брови, но он всегда хмурился, и она не обратила на это внимания.

– Погода удовлетворительная, – сказал он.

Она поклонилась, помахала веером и ответила:

– Да, отец.

Мысленно она спрашивала себя, не чувствует ли он себя нехорошо, оттого что сидел на траве, но задать этот вопрос у нее не хватило духа.

Карбури распахнул обе половинки двери в столовую.

– Ужин подан, – сказал он.

Сэр Роджер подал руку дочери, и они медленно пошли в соседнюю комнату. Там стоял стол, накрытый на двоих. В одном конце сел сэр Роджер, в другом – его дочь. За ужином всегда подавался суп, но бульон чаще всего не имел ни вкуса, ни запаха. Да и немудрено: когда сэр Роджер чувствовал в супе хотя бы малейший аромат, он непременно говорил дочери:

– Этот суп слишком крепок, мне вредно есть такой густой бульон. Пожалуйста, завтра же скажи кухарке, чтобы она не делала такого сильного навара.

В действительности в доме уже давно не было ни повара, ни кухарки, и кушанья готовили Доротея и Мэри. На следующий день бедная мисс Сезиджер говорила, чтобы служанка прибавила побольше воды в суп.

На второе подавали рыбу, но выбирали самую маленькую и плохую, чтобы платить подешевле. Потом шло жаркое, и сэр Роджер обыкновенно замечал, что мясо – совсем ненужное кушанье, но Доротея изо всех сил старалась противиться отцу: она чувствовала, что будет не в состоянии жить, не съедая в день хотя бы кусочка мяса. Сэр Роджер заканчивал ужин бисквитом и ломтиком старого заветренного сыра. Мисс Сезиджер съедала какие-нибудь плоды или ягоды, если они созревали в саду. Пока она их ела, старик все время ворчал:

– До чего же ты любишь вкусные вещи! Это у тебя наследственное от твоей матери. Она тоже была ужасная лакомка.

Бедная мисс Доротея всегда хотела защитить свою покойную мать, но не осмеливалась. В тот вечер, о котором мы рассказываем, старик с дочерью после ужина вернулись в гостиную и начали играть в пикет [3] . Это тоже повторялось каждый день, и они занимались игрой ровно час.