Разумеется, я был не единственным, кто наблюдал за маэстро во время церемонии. Народ вокруг меня перешептывался, обмениваясь слухами и сплетнями. Чем больше я рассматривал эти синие глаза и величественную осанку, тем больше мне хотелось познакомиться с их обладателем. До меня Прорицатель, а за ним падре Банделло уже испытали такое же страстное желание.

Окружающие не особенно пытались залить бушующий в моей душе пожар. Они трещали как сороки, обсуждая последнее сумасбродство тосканца. Подходила к концу его работа над трактатом о живописи, в котором он, по слухам, оскорблял поэтов и скульпторов, превознося свои полотна над их произведениями. Он использовал свой необыкновенный интеллект для того, чтобы отвлечь иль Моро от скорби, и для того, чтобы делать наброски каких-то фантастических подъемных мостов, штурмовых башен, которые могли перемещаться без помощи лошадей, или подъемных кранов для разгрузки судов с шерстью на миланских navigli [33] .

Леонардо был погружен в собственные мысли и не обращал внимания на кипящие вокруг него страсти. Похоже, что теперь он делал набросок странного траурного костюма герцога. Тот был одет в мантию из прекрасного черного шелка со множеством разрезов. Казалось, он сам изорвал ее.

Я и предположить не мог, как скоро представится возможность беседовать с маэстро.

Брат Гиберто, ризничий Санта Мария, оказался тем человеком, который способствовал первой встрече с маэстро в ситуации столь драматической, сколь непредсказуемой.

В тот самый момент, когда брат Банделло произносил формулу освящения, этот взбалмошный северянин с пухлыми румяными щеками и волосами цвета тыквы приблизился ко мне сзади и резко потянул за сутану.

— Послушайте меня, падре Августин! — взмолился он и отчаянии. Его выпученные налившиеся кровью глаза, казалось, вылезли из орбит. — В городе произошло что-то ужасное! Вы должны об этом узнать сейчас же!

— Что-то ужасное?

Руки немца дрожали.

— Это кара Господня, — прошептал он. —- Кара ждет всех, кто пытается соперничать со Всевышним!..

Ризничему не дали закончить. К нам с мрачным видом подошли вспыльчивый одноглазый исповедник приора и брат Андреа из Инверно.

— Мы должны идти! Немедленно! — в голосе Бенедетто звучала тревога. — Вы пойдете с нами, падре Августин? — казалось, ризничий вот-вот задохнется. — Думаю, нам понадобится подкрепление.

Мольба в его глазах обезоружила меня. А ведь я понятия не имел ни куда я с ними должен идти, ни зачем. Но когда я увидел, что паж герцога со встревоженным видом подбежал к Леонардо и принялся что-то шептать тому на ухо, увлекая его за собой, я решился. Произошло что-то странное. И серьезное. И я хотел узнать, что именно.

23

Оба альгвасила герцога отказывались верить собственным глазам. Прямо перед ними висело бездыханное тело монаха. Веревка толщиной в палец, плотно охватывая его шею, тянулась к одной из скрещивающихся балок над Пьяцца Меркато.

Андреа Ро, командир стражи, не успел позавтракать. Честно говоря, он даже не успел застегнуть мундир, когда неожиданная новость прервала обычный ход скучного воскресного утра. Со всклокоченной седой шевелюрой и пустым желудком, источая аромат недавно проснувшегося медведя, Ро неохотно отправился посмотреть, что же произошло. Несчастному уже ничто не могло помочь. Его кожа посинела, вены на лице вздулись, глаза были открыты и сухи. Ужас, отразившийся в зрачках, заставлял предположить, что смерть его была мучительной. Он умер после длительной агонии. Его руки безвольно свисали вдоль белой сутаны доминиканского ордена, рукава почти полностью скрывали ухоженные тонкие и уже негнущиеся кисти рук. Капитан уловил легкое зловоние смерти.

— Итак? — Андреа обвел взглядом толпу зевак. Многие возвращались домой, разочарованные тем, что им не удалось поглазеть на пышный катафалк принцессы, а внезапно возникшая на улице суматоха давала надежду на компенсацию. Для Ро все окружающие были подозреваемыми. Он искал среди них соучастников преступления, на лицах которых читалась бы гордость за содеянное. — Что тут у нас такое?

— Это монах, синьор, — с достоинством ответил его спутник. Он пытался удержать толпу, грозно скрестив на груди руки и воткнув в землю копье.

—- Я вижу, Массимо. Меня разбудили этой новостью.

— Видите ли, синьор, — запинаясь, продолжал солдат, — похоже, его повесили утром. Но сегодня все закрыто, поэтому никто ничего не видел...

— Ты уже осмотрел его?

— Еще нет.

— Нет? Ты не знаешь, ограбили его или нет перед тем, как повесить?

Массимо покачал головой. На его лице появилась гримаса отвращения. Он, наверное, еще никогда не прикасался к трупам. Капитан одарил его взглядом, полным презрения, и обратился к толпе.

— Конечно же, никто ничего не знает! — намеренно оскорбительным тоном прокричал он. — Вы стадо подлых трусов! Крысы!

Ответа не последовало. Все как зачарованные наблюдали за мерным покачиванием повешенного монаха и вполголоса строили предположения относительно происшедшего. Всем было хорошо известно, что монахи не имеют обыкновения носить при себе толстые кошельки, и разбойникам нет смысла на них нападать. Но если этого монаха прикончили не воры, тогда кто? И почему его казнили, оставив болтаться у всех на виду?

Андpea Ро несколько раз обошел труп, прежде чем обратиться к своему коллеге с очередным злорадным вопросом.

— Ну хорошо, Массимо. Давай подумаем. Как ты думаешь, что здесь произошло? Его убили? Или он сам повесился?

Массимо, сутулый юноша с бегающим взглядом, задумался над вопросом так, словно от ответа зависело его повышение по службе. Он долго и старательно обдумывал, что сказать, а когда, наконец, собрался с мыслями и открыл рот... ему не дали произнести ни слова. Из толпы раздался громкий и уверенный голос:

— Он покончил с собой! — доносилось откуда-то из задних рядов. — Он наложил на себя руки! В этом нет никаких сомнений, капитан!

Этот суровый и мужественный голос гулко разнесся под сводами рынка, заставив зрителей притихнуть в изумлении.

— Я также могу сообщить вам его имя, — продолжал незнакомец. — Это брат Александр Тривулцио, библиотекарь из монастыря Санта Мария делле Грацие. Пусть Господь упокоит его душу!

Он сделал шаг вперед, и толпа расступилась, пропуская его. Массимо глядел па него во все глаза, раскрыв рот. Вперед вышел человек необыкновенной наружности — высокий, крепкого телосложения, одетый безукоризненно — в сорочку, спадавшую почти до земли, и с пышной гривой волос, убранных под шерстяную шапку. С ним был бойкий мальчуган лет двенадцати- тринадцати, которого, похоже, взволновала такая близость смерти.

— Ишь ты! Наконец-то выискался храбрец! А вы сами кто будете, позвольте вас спросить? — опять принялся язвить Ро. — И почему вы так уверены в своих словах?