— Правду? Какую правду ты хочешь знать, Марко?
— В городе поговаривают, что вы так долго делаете эту работу, потому что хотите спрятать в ней что-то важное; что вы отказались от традиционной техники фрески и пользу другой, новой, но более кропотливой. Почему? Я отвечу: потому что это дает вам возможность лучше обдумать свой замысел.
В ответ на это обвинение Леонардо и глазом не моргнул.
— Всем известна ваша любовь к таинственности, маэстро, — продолжал ученик, — и мне хочется узнать все ваши секреты!.. Уже три года я нахожусь рядом с вами: смешиваю для вас краски, помогаю делать наброски и эскизы. Разве я еще не заслужил право на какие-то преимущества по сравнению с остальными?
— Да, конечно. Но можно мне узнать, кто все это говорит?
— Кто это говорит, учитель? Да все! Даже монахи этого святого дома часто являются к вашим ученикам и расспрашивают их.
— И что же их интересует, Марко? — снова проревел сверху Леонардо, с каждым вопросом веселясь все больше.
— Они опасаются, что ваши двенадцать апостолов изображены неверно, не так, как их изображали, предположим, отец Филиппино Липпи или Кривелли, что у вас они символизируют двенадцать зодиакальных созвездий, что в жестах их рук вы скрыли одну из партитур, написанных вами для иль Моро... И еще всякое, учитель.
— А ты?
— Я?
— Да, да, ты. — Лукавая улыбка вновь озарила лицо Леонардо. — Работая в этом величественном помещении рядом со мной, к каким выводам пришел ты?
Марко поднял взгляд к фреске, на которой тосканец кистью из тончайшей щетины наносил завершающие штрихи. Марко никогда прежде не видел столь необычайного изображения Тайной вечери, как то, которое предстало его взору на северной стене часовни. Вот Иисус, изображенный во плоти, в самом центре композиции. Опустив глаза и безвольно уронив на стол руки, он, тем не менее, как будто украдкой наблюдает за реакцией своих учеников на только что прозвучавшее откровение. Рядом с ним находится Иоанн, его любимый ученик, который прислушивается к словам, что ему шепчет Петр. Они так реальны, что, если присмотреться, кажется, можно увидеть, как шевелятся их губы.
Однако Иоанн вовсе не пал на грудь учителя, как говорится в Евангелии. Более того, непохоже, чтобы он вообще собирался это делать. По другую руку от Христа вскочил на ноги, прижав руки к груди, великан Филипп. Словно спрашивает у Мессии: «Возможно ли, что предатель — это я?» Или Иаков Старший, который выпятил грудь, подобно телохранителю, и как будто клянется Учителю в вечной преданности, хвастливо заявляя: «Тебе ничто не угрожает, пока я рядом».
— Ну так что же, Марко? Ты так ничего и не ответил.
— Я не знаю, маэстро... — запинаясь, произнес юноша. — В этой работе есть что-то такое, что приводит меня в замешательство. Она такая, такая...
— Такая?..
— Такая удивительно близкая и человечная, что у меня нет слов.
— Прекрасно! — одобрительно воскликнул Леонардо, вытирая руки о фартук. — Вот видишь? Сам того не осознавая, ты уже приблизился к разгадке моего секрета.
— О чем это вы, учитель?
— А может быть, тебе никогда его не постичь, — улыбнулся Леонардо. — Но послушай, что я тебе скажу: все в природе хранит какой-либо секрет. Птицы скрывают от нас тайну полета, вода хранит тайну своей необычайной силы...
И если бы нам удалось достичь того, что картина стала отражением природы, разве не стоило бы заключить в нее и эту необычайную способность охранять информацию? Каждый раз, когда ты восхищаешься живописным полотном, не забывай, что имеешь дело с величественнейшим из искусств. Никогда не скользи по поверхности, погружайся в картину, перемещайся среди изображенных предметов, находи необычные углы, пытайся уловить сокровенные намерения художника... только так ты сможешь постичь истинное значение полотна. Но должен тебя предостеречь: для этого нужно иметь мужество. Далеко не всегда то, что мы обнаруживаем на фреске, подобной этой, совпадает с нашими ожиданиями.
Брат Джованни без колебаний исполнил и вторую часть миссии, возложенной на него магистром.
Показав мне последнее письмо Прорицателя, он покинул Вифанию еще до наступления ночи, с тем чтобы вернуться в резиденцию ордена. Ему было поручено оповестить о моей реакции на услышанное. Торриани особенно интересовало мое мнение относительно преднамеренных неточностей, которые, по слухам, были допущены в отделке собора Санта Мария делле Грацие. Ассистенту следовало передать мое простое и ясное послание: если в конце концов было решено принять во внимание мои давние опасения и не сбрасывать со счетов откровения Прорицателя, необходимо срочно разыскать этого человека в Милане и из первых рук узнать все о тайных планах герцога в отношении этого монастыря.
— И особенно важно, — настаивал я, инструктируя брата Джованни, — изучить работы Леонардо да Винчи. Мы в Вифании уже удостоверились в том, что под видом благочестивых произведений он упорно маскирует свои еретические взгляды. Леонардо много лет работал во Флоренции, поддерживал отношения с потомками старика Козимо, и среди всех художников, работающих в Санта Мария, он наиболее склонен продвигать гнусные идеи иль Моро.
И своем послании к учителю Торриани я также настаивал на необходимости начать расследование обстоятельств смерти донны Беатриче, сильно обеспокоившей меня. Точность предсказания Прорицателя наводила на мысль о существовании зловещего тайного плана, выношенного герцогом Лодовико или его вероломными приспешниками, по созданию языческого государства в самом сердце Италии. Я не видел смысла в умерщвлении герцогом собственной супруги и неродившегося ребенка, но вероломство адептов оккультных наук зачастую было невозможно предугадать. Мне неоднократно приходилось слышать о приношении в жертву необходимости выдающихся людей для успеха крупного предприятия. Варвары, жившие в золотом веке, так часто и поступали.
Полагаю, моя убежденность передалась и Торриани. Старейшина ордена уведомил брата Гоццоли о своих намерениях, и на следующее утро, когда Рим еще спал, укрытый инеем, исполненный решимости докопаться до сути проблемы, он покинул свою келью в монастыре Санта Мария-сопра-Минерва.
Бросив вызов окружающим Вечный город снегам, Торриани верхом на муле преодолел подъемы к Вифании, чтобы как можно скорее встретиться со мной. Здесь я умалчиваю, в какие выражения брат Гоццоли облек мой ответ. Однако было очевидно, что они возымели действие. Я никогда не видел нашего настоятеля в таком состоянии: синеватые мешки под глазами, угрюмый взгляд, согнутая спина: как будто та самая непомерная ответственность, медленно, но верно пожиравшая его жизненные силы, с каждой минутой все больше давила ему на плечи. Наш наставник, руководитель и старый друг Торриани пытался разобраться в проблеме, подброшенной ему жизнью. Его лицо носило следы глубокого разочарования, но глаза блестели нетерпением.
— Отец, вы можете выслушать бедного, униженного и немощного слугу Божьего? — обратился он ко мне с порога.