Возница уже сидел на козлах и приветствовал нас, взмахнув кнутом, прежде чем прикрикнуть на свою упряжку. Экипаж мягко покачивался на рессорах, кучер оказался искусным, и мы покатили на вокзал. День был тихим, народу на улицах было немного. Носильщики на вокзале уже ожидали нашего приезда и сразу же принялись за работу. Наш вагон стоял в стороне, охранники, прибывшие на вокзал раньше нас, заняли свои посты, как только мы вошли в вагон. С помощью кучера багаж молниеносно погрузили, и вскоре мы уже двигались в направлении Меца.
Из дневника Филипа Тьерса
М. X. все еще находится рядом с Г. и Макмилланом, но его утренняя телеграмма вселяла опасения, что одного изменения маршрута будет недостаточно, для того чтобы воспрепятствовать стремлению Братства обратить в прах все, что удалось достигнуть при помощи этого Соглашения. М. X. смог заметить вчера двоих шпионов среди пассажиров поезда, которым едут Макмиллан и Гатри, и опасается, что сегодня их будет больше, ведь чем быстрее Макмиллан приближается к Англии, тем активней Братство будет стараться нейтрализовать его. М. X., конечно, вызвал бы в Мец поезд «Меркурий», чтобы без задержек доставить всех на побережье, но это неминуемо привлечет нежелательное внимание врагов. Ведь быстроходный поезд представляет собой ясно различимую движущуюся цель, хотя М. X. убежден, что Братство сейчас поостережется прибегать к действиям, могущим «засветить» его. Он утверждает, что на Макмиллана возложена гораздо большая ответственность, чем он считал вначале, и поэтому он намеревается сопровождать Г. и Макмиллана на всем протяжении их пути в Англию, так как никто не сможет лучше него справиться с этой задачей. Еще просил передать свои поздравления Эдмунду Саттону, поскольку уверен, что Г. до сих пор не смог узнать его в нынешнем образе, и это очень забавляет М. X.
Рано утром доставили еще одно письмо для Г. от мисс Ридейл. Похоже, она чрезвычайно рассержена на Г. и считает его поведение пренебрежением: он отсутствует целую неделю и до сих пор не написал ей ни слова. После возвращения Г. она намерена выдвинуть ему ультиматум, ибо убедилась, что ему свойственна необязательность, о которой она прежде не подозревала. Она боится, что эта черта может угрожать упорядоченности их семейной жизни, а это ее ни в коей мере не устраивает. Пересказывая содержание письма, я не злоупотребил ее доверием, поскольку оно пришло незапечатанным и сопровождалось припиской, что М. X. следует тоже ознакомиться с его содержанием, чтобы он мог понять: служебные обязанности, возложенные им на Г., подорвали надежды последнего на будущее семейное счастье.
Мне доставили также данные о центрах Братства во Франции, которые М. X. запросил еще до отъезда. Там есть и сведения о частных капиталовложениях его членов, использовавшихся Братством в своей деятельности. Я отправил эти сведения телеграфом. Надеюсь, что он успел получить их до отъезда. Чтобы подстраховаться на тот случай, если телеграмма в Страсбург не застала его, я отправил копию, чтобы он смог получить ее в Меце.
Скоро я должен уйти в больницу. Эдмунд Саттон вызвался остаться в квартире на все утро, хотя обычно в это время он занимается своими собственными делами. Он уходит в одежде старьевщика, а возвращается через несколько часов в образе моряка. Я поражен способностью этого человека к перевоплощению: даже я не сразу узнаю его, хотя мы знакомы уже несколько лет. Будучи осведомлен о моих обстоятельствах, он готов пожертвовать своим личным временем, чтобы дать мне возможность подольше побыть с матерью. Пусть кто угодно говорит, что актерам неведомо сострадание; я за последние дни убедился в обратном. Я и не представлял себе, сколь глубоко он сочувствует несчастным, подобным моей матери.
Надеюсь в скором времени получить из Германии очередное известие от М. X. Эти задержки и неизвестность… их чертовски трудно переносить.
К полудню начался дождь. Он лил сплошной стеной, и день сразу померк, весь мир утратил свое многоцветье; за окнами, залитыми водой, мелькали бесформенные предметы цвета сепии. Скорость поезда упала вдвое, и прожектор на локомотиве не столько предупреждал встречных о приближении поезда, сколько освещал путь. Хотя холмы в этой области были не слишком крутыми, тем не менее при такой погоде здесь порой происходили оползни, преграждавшие путь. Поэтому машинист не хотел рисковать. Он не знал, что из-за этой разумной предосторожности я посылал ему в душе самые искренние проклятия.
– Как этот трусливый мерзавец смеет так задерживать нас? – разбушевался Макмиллан, в пятый раз в течение часа взглянув на часы. От скуки он выпил куда больше бренди, чем позволяло благоразумие, и стал сварливым. Он поминутно протирал запотевшее стекло, но открывавшиеся смутные пейзажи не доставляли ему удовольствия. – Мы опоздаем на пересадку в Льеж, и что нам тогда делать?
– Машинист должен думать о безопасности пассажиров, – огрызнулся я куда резче, чем это подобало слуге.
– Не грубите, Джеффрис, – предупредил Макмиллан. – Не забывайте: я могу уволить вас, если ваше поведение мне не понравится. А такие замечания мне не нравятся. – Он откинулся на спинку дивана. – Хоть бы этот проклятый дождь прекратился. Мы смогли бы хоть отчасти наверстать опоздание.
– Конечно, могли бы, – подтвердил я самым льстивым тоном, на который только был способен. – Но в любом случае мы попадем в Мец не позже полуночи.
К этому моменту я понял, что тревога обострялась всякий раз, когда я прибавлял приставку «фон» к названию города, к которому мы стремились, и вспоминал о том, что эта местность непрерывно переходила от Франции к Германии и обратно в течение целого тысячелетия. Фон Метц был, несомненно, немцем, а местность, чье название он избрал в качестве своего имени, так же несомненно, являлась теперь частью Франции. Это обстоятельство лишало меня последних остатков спокойствия.
– Остается надеяться на это, – отозвался Макмиллан, успокоенный моим почтительным отношением.
Я разделял его беспокойство, вызванное нашим медлительным продвижением, но напомнил себе, что погода точно так же сказывается и на возможности передвижения наших преследователей. Исходя из этого, продолжал я свои неприятные размышления, они на самом деле не поджидали нас в засаде, а находились где-то позади и должны были волноваться точно так же, как и мы.
Мои опасения оказались пророческими. Около двух пополудни, когда мы пересекали несколько ручейков, превратившихся из-за дождя в бурные потоки, состав накренился, завизжали тормоза и тревожно завыл гудок. Раздался громкий металлический скрежет, в ответ ему послышались человеческие вопли, и первый вагон сошел с рельсов. Следующие два вагона, в том числе и тот, в котором ехали мы с Макмилланом, потянулись вслед за ним, тоже соскользнули с рельсов, словно схваченные внезапной судорогой, и легли на склон холма, мимо которого проезжал поезд.
Макмиллан, от души ругаясь, хватался за все подряд, пытаясь подняться на ноги.
– Сэр, – обратился я к нему, не двигаясь с места, – будьте осторожны. Мы не знаем, насколько устойчиво стоит вагон. – Конечно, я не верил, что, даже если он примется скакать, нам может стать хуже. Опасения у меня вызывали резкие звуки, которыми сопровождались эти передвижения. Они разносились по вагону, а находившиеся рядом с нами вооруженные охранники должны были в любых обстоятельствах защитить нас от опасности. Мне удалось уцелеть после нескольких нападений убийц, и теперь было бы крайне обидно пасть от пуль собственных телохранителей.