– Я никогда не должен забывать об этом неумолимом враге. Мы ни на миг не можем почувствовать себя в безопасности и потому всегда обязаны быть начеку. Предполагается, что в их стане царит затишье, но это, очевидно, лишь видимость. Члены Братства беспощадны и всецело преданы своей идее – свергнуть все европейские правительства. – Холмс откашлялся и сменил тему. – Скоро Пэлл-Мэлл, – заметил он. – Доехали вовремя.
– Да, – согласился я, чувствуя, что патрон чем-то обеспокоен, и гадая, чем именно. – Сегодня произошло что-то, о чем мне следует знать?
Холмс нахмурился и пожал плечами.
– Вроде бы ничего, – нехотя произнес он. – Но я не могу избавиться от чувства, что… – Он осекся, а затем продекламировал: – «У меня разнылся палец. К нам идет дурной скиталец» [5] .
– Саттон отсоветовал бы вам цитировать «Макбета»: это не к добру, – заметил я.
В тот поздний час на Пэлл-Мэлл было немноголюдно: около полудюжины кэбов, небольшая коляска, а также несколько пешеходов и констебль, вразвалочку совершавший обход своего участка. Я по привычке окинул взглядом улицу перед домом, в котором жил Холмс, и зданием клуба «Диоген», располагавшимся прямо напротив через дорогу.
– Театральные суеверия. К примеру, они иносказательно называют «Макбета» «шотландской пьесой», лишь бы не упоминать проклятое имя, – нетерпеливо ответил Холмс. – Это единственное, что мне не нравится в Саттоне. Но что поделаешь? Актеры все суеверны. Если это его худший недостаток, то он поистине сокровище.
Тем временем Сид Гастингс остановил кэб у края тротуара.
Холмс добавил:
– К добру это или нет, но палец-то у меня в самом деле разнылся, и мне это ох как не нравится.
– Неудивительно, – сказал я, выходя вслед за ним из кэба.
Перед тем как подняться по лестнице в свою квартиру, Холмс обернулся и посмотрел на Гастингса:
– Привезете мистера Саттона сюда и можете быть свободны. До девяти утра вы мне не понадобитесь.
Гастингс кивнул:
– Хорошо, мистер Холмс.
Он сел на козлы, развернул кэб в обратном направлении и исчез в ночи.
– Он когда-нибудь спит? – удивился я вслух, ибо не мог припомнить ни единого раза, чтобы Гастингс не откликнулся на призыв Холмса, в какое бы время суток в нем ни возникла нужда.
– Наверное, спит, – ответил Холмс и, усмехнувшись, добавил: – Он ведь не жалуется.
Я посмотрел вслед кэбу, прислушиваясь к цоканью Лансовых копыт, и сказал:
– Тем лучше.
– Идемте, Гатри, – позвал Холмс. – Давайте воспользуемся этой редкой возможностью, чтобы отпраздновать успех Саттона и наши собственные достижения. Тьерс быстренько приготовит для нас что-нибудь, откупорим шампанское.
– Отлично, сэр, – сказал я и стал подниматься вслед за ним на верхний этаж, размышляя над тем, что для тучного мужчины за сорок Майкрофт Холмс способен при случае проявлять отменную резвость.
– Гатри, Гатри, мой мальчик! Сейчас же спускайтесь! Сейчас же!
Голос патрона, раздавшийся внизу, в прихожей дома на Керзон-стрит, где я снимал квартиру, заставил меня мгновенно вскочить с постели и броситься за халатом и тапочками, хотя едва пробило три часа ночи. Выходя на верхнюю площадку лестницы, я постарался привести мысли в порядок. Майкрофт Холмс ждал меня внизу. Он был одет во фрак и темный плащ-накидку, мокрый от дождя. Я догадался, что вечером он, верно, побывал в театре. В одной руке у него был шелковый цилиндр, в другой револьвер.
– Живее, Гатри, живее! Я хочу, чтобы вы быстро оделись и поехали со мной.
Я ни о чем не спросил, поскольку не надеялся получить объяснения.
– Я мигом, сэр, – заверил я его и вернулся к себе.
С того вечера, как мы с ним ходили в театр, прошло два дня; Холмс рискнул опять отправиться на спектакль. Но вряд ли он появился у меня в столь поздний час только поэтому. Я понимал, что патрон не стал бы просто так будить меня среди ночи; я редко видел его с револьвером, и это не предвещало ничего хорошего. Я сбросил халат, и меня охватила внезапная дрожь.
– Живее! – снова крикнул Холмс.
Услышав это приказание в третий раз, я окончательно проснулся. Патрон нечасто отдавал распоряжения столь резким тоном, а значит, дело и впрямь было срочное. Я опрометью кинулся в свою комнату и схватил с деревянной вешалки одежду, на ходу стягивая с себя ночную сорочку. Не обращая внимания на мурашки, побежавшие по рукам и плечам (в доме было довольно холодно), я принялся разбирать вещи, затем открыл ящик комода, вынул из него нижнее белье и бросил поверх остальной одежды. На какой-то миг мне ужасно захотелось проглотить пару ложек овсянки и выпить чашку крепкого чая, чтобы окончательно проснуться, но я отбросил эти мысли, услыхав, как патрон начал подниматься по лестнице. Звук приближающихся шагов заставил меня ускорить темп.
– В чем дело?
В дверях возникла внушительная фигура Холмса, до сих пор производившая на меня впечатление.
– Не более получаса назад я получил тревожное сообщение. Боюсь, Викерс снова объявился.
– Викерс? – переспросил я, застыв с фуфайкой в руках. – Я надеялся, что мы о нем больше не услышим. И о Братстве тоже.
– Я тоже надеялся, мой мальчик, – подавленно проговорил Холмс.
По его тону я понял, что новости у него не слишком радостные.
– Что случилось? – спросил я, натягивая фуфайку.
– Вечером я был в театре. Во втором антракте меня вызвали к одному… скажем так, весьма высокопоставленному лицу, которое попросило оценить работу сэра Мармиона Хэйзелтина, и я заверил его, что постараюсь как можно скорее выполнить это задание. Лицо, просившее меня о помощи, надеется, что сэр Мармион нашел более разумный и гуманный способ обращения с душевнобольными и подходит к диагностике душевных недугов с научной точки зрения. Я, разумеется, выполню его поручение.
– Разумеется, – повторил я, про себя сомневаясь, что именно это и привело его ко мне посреди ночи.
– Вскоре после того, как я уехал из дворца, осведомитель из Адмиралтейства прислал мне весточку о том, что сюда для встречи с прибывающими к нам немецкими членами Братства вызван Викерс. – Он вздохнул. – Законных поводов запретить им въезд в страну у нас нет.
– Но почему? – спросил я, возясь с пуговицами сорочки.
– Эти люди не внесены в список персон нон грата, поскольку власти не знают о Братстве – во всяком случае, официально, так чтобы это повлекло за собой какие-либо дипломатические последствия. Было бы величайшей ошибкой признать факт существования Братства, объявив его членов нежелательными лицами. Плохо, что эта организация вообще возникла, но будет во стократ хуже, если допустить ее в правовое поле, упомянув в официальных документах. – Он откашлялся, явно волнуясь. – Проблема в том, что они очень хитры, и это ставит меня в крайне затруднительное положение, в чем, думается мне, и состоит их цель.