– Но я и есть… – начал он.
– Нет! – перебила она. – Нет, пожалуйста! Не повторяй! Твое безумие можно контролировать. Ты сам можешь. Пока ты просто искал их, пока все планировал – ты был нормальным! Адекватным, умным! Ты начал сходить с ума, только когда они попали в твои руки. Эти двое – Сева и Галина! Ты думаешь, что мучаешь их. Но на самом деле – ты уничтожаешь себя.
– Я обязан, – сузил глаза Томский. – Я воздаю своим врагам по делам их.
– Ты уже воздал! – умоляюще выкрикнула Настя. – Воздал достаточно. Пожалуйста, Миша. Остановись. Не ради них – ради себя.
– Никогда, – твердо произнес он. – Мои любимые теперь приходят ко мне. Хоть какими-то – но приходят. Каждый день.
– Томский, ты дурак. – Пистолет в руках Насти ходил ходуном. – К тебе приходят не жена и дочь. К тебе приходят призраки. Зло. Посланцы из ада. А хочешь, скажу, что будет дальше? Дальше – ты убьешь своих жертв и станет еще хуже. Они станут являться к тебе – уже вчетвером.
Настя опустила оружие и жалобно произнесла:
– Не убивай их, Миша. Поверь. Будет только хуже.
Наивная девочка. Произнесла свою речь и ждет благотворного эффекта.
На, получай.
Он вырвал из ее рук пистолет, отшвырнул в сторону.
Дальше – залепил ей пощечину. От души – в другой угол комнаты отлетела.
Подскочил к застывшему на полу телу и прошипел:
– Ты не забыла, Настя? В подвале есть третья комната. Будешь меня злить – сама туда пойдешь. Поняла?
* * *
Ночи в горах накатывали внезапно – как тошнота, как смерть. Только что в черном небе пробивались пурпурные всполохи, полумрак красиво выстилал лужайку, будто выпускали дым на театральных подмостках. Торопились досказать свое птицы, отчаянно вкусно пахли цветы. Если немного включить фантазию, слышались голоса, звон посуды – на ферме, в трех километрах к востоку, накрывали ужин… А потом вдруг все разом чернело, смолкало. Делалось страшным.
И Настя оставалась наедине с пустым, чужим домом. И с тем страшным неуправляемым человеком, кого она сама – добровольно! – выбрала себе в напарники.
Подвальные помещения обладали полной звукоизоляцией. Об этом Томский позаботился заранее – изучил вопрос и заказал самые современные материалы. Но Насте все равно казалось: она слышит стоны, проклятья, мольбы. Иногда (наверное, она тоже постепенно сходила с ума) видела тощие, в кровавых струпьях руки, что, непонятно каким образом, пробивались из-за наглухо забитых оконец, тянулись к ней.
Ей много раз хотелось просто сделать один телефонный звонок. В полицию.
Любой порядочный человек поступил бы только так. Спас, если это еще возможно, несчастных жертв. Вернул Томского в сумасшедший дом.
Но тогда, выходит, все было зря?
И она снова будет никто, нищая, ноль? Да к тому же – соучастница?!
Настя теперь часто вспоминала такие далекие юные годы. Когда она, решительная и молодая, мечтала женить на себе талантливого программиста Мишеньку. Ох, рассказать бы кому, насколько причудливо сбываются иногда мечты…
Она давно перестала по ночам спать. Слишком много кошмаров навалилось.
Самый страшный: Томский наконец выполнил свою миссию – там, в подвале. И теперь с топором (или что он выберет?) направляется расправляться с ней. Помощницей и свидетелем.
Запирала накрепко дверь, сидела у окна, глушила литрами крепкий испанский кофе… но иногда в голове все начинало кружиться, раскачиваться, плыть… она засыпала. Ненадолго, тревожно. И сегодня тоже сдалась усталости. Заснула.
Но очень быстро ее разбудил резкий скрежет.
Вздрогнула, подскочила, опрокинула чашку. В ужасе оглянулась на дверь – никто не ломится. Только потом посмотрела в окно.
Томский. Во мраке ночи серый, сутулый, страшный. Бредет по двору, словно вслепую, словно сам только выбрался из могилы.
Отпер замок гаража. Створки страшно загрохотали в звенящей горной тишине. Через минуту взревел мотор.
Сердце Насти наполнилось ужасом.
В гараже у них стояли два автомобиля. Один, «Пежо», взяли, по официальным документам, напрокат. Второй, старый «Фольксваген»-фургон, Томский купил на свалке.
Тоже долго сидел за компьютером, изучал вопрос. Выяснил: автомобильное старье, что отправляют на утилизацию, уничтожают не все и не сразу. Иногда местные кулибины собирают из множества развалин нечто очень даже ездящее. И (безо всяких, конечно, бумаг) сбывают с рук.
Иностранца, сказал ей тогда Томский, к подобной сделке и близко не подпустят. «Но ты, Настя, у нас девушка видная, по-испански болтаешь свободно, вот и найди мачо, кто подарит тебе такую машинку. Ну, или продаст».
Она, разумеется, стала горячо возражать: что это очень опасно и она никогда в жизни, но Томский перебил уже привычным:
– Двадцать тысяч евро тебя устроит?
И она (опять привычно) согласилась.
И вот теперь страшный черный фургон медленно выплыл из гаража.
Выключать двигатель Томский не стал. Выпрыгнул из кабины, спустился в подвал. Через минуту вернулся с большим пластиковым мешком. Швырнул его в салон. Ушел опять. Принес еще одну страшную емкость – размером поменьше.
Захлопнул двери фургона и выехал со двора.
На окно, откуда с ужасом наблюдала Настя, даже не взглянул.
В ночи дико вскрикнула выпь, далеко в горах прогрохотал камнепад.
«Я еще могу позвонить, – отчаянно думала Настя. – Если я позвоню… они его остановят уже в Капилейре!»
Но руку, что тянулась к телефону, словно парализовало.
А вот сумочка, где лежали ключи от «Пежо», паспорт и кредитные карты, прыгнула в руку сама.
Анастасия выждала, когда рев «Фольксвагена» окончательно растворится в ночи, и побежала в гараж.
«Прощай, Томский, и делай теперь что хочешь. Спасибо, что не стал убивать.
У меня есть шанс в третий раз начать новую жизнь.
Я никогда не стану счастливой, но хотя бы деньги у меня теперь есть».
* * *
Сева давно уже был в раю. Пах рай почему-то детским садиком – сладкой кашей, мочой, пластиковыми ведерками. И еще очень жарко было. Ну да. Райские кущи. Это вам не Арктика. В ушах приятно жужжало. Пчелы. Собирают мед с чайных роз. Изредка накрывала тошнота, но не раздражающая, а приятная. Словно объелся пряников или конфет.
А потом вдруг запахло морем. Воздух свободы. Нет, не так. Воздух свободной Европы! Как он был в ней счастлив…
Дальше вдруг: металлический скрежет. Приятное покачивание, словно в колыбели, прекратилось. Он по-прежнему ничего не видел. Только чувствовал – сильные руки схватили, швырнули. Грубо, сильно, но на мягкое.