– Алло! Алло, кто это?
– Алло, – сказала я Аниным голосом. – Это я, Аня, твоя любимая внучка.
Аня, стоявшая рядом, сильно ткнула меня локтем. За что? Вадик же хихикнул.
– Анюточка! – обрадовалась бабушка. – Золотце ты моё! Ой… А то я сегодня иду за хлебом, думаю, давно внученька моя не звонила. Жду уж тебя тут, жду… Вот молодец, что позвонила!
– Да, я золотце, – сказала я. – Спасибо, я узнала всё, что хотела. До свидания.
Только я собралась повесить трубку, как Аня с изменившимся лицом выхватила её у меня, показав кулак. За что?
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит уже пятнадцатиминутную беседу с бабушкой, мы с Вадиком ушлёпали на кухню.
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит получасовую беседу с бабушкой, и немного почистив холодильник от скоропортящихся (по моему мнению) продуктов, мы с Вадиком стали по очереди чесать Шурику за ушами. Шурик реагировал неадекватно, всё время повторяя: «Еды! Еды! Еды!» Это нам быстро надоело.
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит беседу с бабушкой, длящуюся уже целый академический час, я переоделась в свой зелёно-красный костюм, и мы с Вадиком выбрались из этого переговорного пункта на улицу. Аня нашего ухода даже не заметила. Наверное, они обсуждали что-то очень интересное. Конечно, я не понимаю, что в этом мире может быть интересней меня, но иногда встречаются такие непоследовательные и непредсказуемые люди!
– До сих пор говорит? – заинтересованно и уважительно спросил Вадик, оглянувшись на окно Аниной квартиры.
Я прислушалась. Аня, к моему удивлению, прекратила беседу и нашла себе другое не менее увлекательное занятие. Она постоянно открывала и закрывала дверцу холодильника, громко при этом возмущаясь: «Йогурты все съели! Обжоры несчастные! И шоколадку! И замороженные фрукты! И куда в них столько влезло? Грабители! Шурик! А ты хоть куда смотрел?!»
«Еда, – протяжно отвечал Шурик. – Еда…»
– Говорит, – сказала я Вадику. – Нас с тобой хвалит.
– Ого, – сквозь улыбку сказал Вадик, приподняв брови.
– Ого… – повторила я, почесав затылок.
– Еда, – где-то на восьмом этаже продолжал повторять Шурик.
На улице солнце жарило вовсю и щекотало нос. Хорошенькая осень! Хоть листья местами начали желтеть, но мало ли какие сбои бывают. Конечно, вполне возможно, что после того, как я стала человеком, всё в мире изменилось. И теперь осенью будет лето, зимой будет лето, а весной и летом придётся улетать в тёплые края. На самолёте. И там, в тёплых краях, температура будет подниматься до десяти градусов тепла. А то и до двенадцати. Вымрут наконец-то последние динозавры…
– Они уже вымерли, – осторожно заметил Вадик. – Совсем.
У меня всё внутри подпрыгнуло. Неужели Вадик может читать мысли?
– Как – вымерли? – удивлённо спросила я. – То есть… Ты что, мысли читаешь? Признавайся! Не скрывай от меня ничего! Я никому не скажу!
– Да нет… – скис Вадик. – Просто ты вслух про лето и осень рассуждала. Я же не знал, что это твои мысли. Извини…
– Да ничего, – тихо буркнула я.
– Так Аниным родителям и не позвонили…
Я пожала плечами:
– Может, как-то обойдётся.
Несколько минут мы шли молча, Вадик почему-то грустно вздыхал. Я хотела уже начинать его успокаивать. Думала сказать, что мысль, высказанная вслух, есть мысль общественная. Она принадлежит всем и каждому. Именно такие случайно высказанные мысли наталкивают человечество на верное понимание происходящего в мире. Потом я хотела добавить, что мысль, высказанная мною, представляет наибольшую ценность, гениальность её неопровержима, следовательно, человечество становится обладателем гениальной идеи. Совершенно бесплатно, без процентов и налога на добавленную стоимость. С помощью этой идеи можно сдвигать с места горы и застрявшие в кюветах машины, лететь на другие планеты и с велосипеда… Но Вадик, оказалось, думал совсем о другом. Прищурившись и посмотрев вверх, он осторожно спросил меня:
– Элька… А солнце, оно разговаривает? Мне с ним поговорить ну очень хотелось бы…
– А зачем? – бестактно спросила я. Любопытство во мне непреодолимо – я с этим уже смирилась давно, ещё дня два назад. Остальные постепенно привыкали. Вадик, похоже, почти привык, потому что спокойно начал объяснять:
– Мне приснилось один раз, что мы гуляем с солнцем по улицам. Оно такое большо-о-е, – Вадик развёл руки в стороны. – И тёплое. И мы с ним говорим. И мне так хорошо, как когда мы с тобой гуляем.
У меня непроизвольно улыбка до ушей растянулась. Вадик заметил это, улыбнулся в ответ и продолжил:
– А вот о чём мы говорили, не помню. Но кажется, что о чём-то таком интересном-интересном! Только в конце помню, солнце сказало: «Ну пока, я пойду садиться, а то ночь не настанет». И ушло, но всё равно тепло было. Вот я и хочу расспросить, о чём мы говорили тогда… Интересно же.
Я подумала, что в этот день возле кровати Вадика, наверное, обогреватель поставили и свет забыли выключить. Вот и снились ему кошмары. Но вслух этого говорить не стала. Другое дело, если бы вместо Вадика со мной разговаривал Борька. Уж я тогда этими предположениями не ограничилась бы. Я бы ещё поинтересовалась, не падало ли перед сном на него что-то тяжёлое?
– Разговаривает, – кивнула я. – Только по-особенному.
– По-особенному? Это как?
– Детские песенки поёт, которые здесь, на земле придуманы, – объяснила я. – Практически постоянно. Но нравятся только весёлые, а когда оно весёлых песен долго не слышит, то наступает музыкальное голодание. И тогда солнце старается за тучу спрятаться, показывая своё недовольство. О себе песенки любит очень. Очень. Ну просто обожает песенки о себе.
– Здорово! – сказал Вадик. – А что оно сейчас поёт?
Я внимательно прислушалась. Солнце снова, в который раз за четыре миллиарда лет, пело о себе. Но песня мне была незнакома:
Жёлтое Солнце
с веснушчатым носом,
Можно к тебе
обратиться с вопросом?
Может быть, знаешь,
может быть, видишь,
Есть ли на Марсе жизнь?
Жёлтое Солнце,
я не учёный,
Просто я еду
в десятом вагоне.
Нас легонько тряхнуло,
и я вдруг подумал —
Есть ли на Марсе жизнь?
Вдруг были там жители
теплолюбивы,
Но твоего им тепла
не хватило…
Может быть, знаешь,
может быть, видишь,