— Но ты же стал, — возразила Робин. — Ты ведь узнал, что язык гораздо изворотливее и неопределеннее, чем ты привык считать.
— Тебе это нужно?
— Это нужно тебе, — поправила Робин, собирая книги и бумаги на письменном столе. — Хочешь взять до следующей недели «Дэниел Деронда»?
— А о чем он писал?
— Это не он, это книга. Автор — Джордж Элиот.
— А этот твой Элиот — хороший писатель?
— Это не он, это она. Видишь, как ненадежен язык? Да, хороший. Хочешь взять «Дэниел Деронда» вместо Теннисона?
— Я возьму обоих, — ответил Вик. — Тут есть один хороший кусочек.
Он открыл Теннисона и прочитал вслух, водя пальцем по строчкам:
«Женщина — уменьшенный мужчина, и порывы всех ее страстей — / Это лунный свет в сравненьи с солнцем и вода в сравнении с вином».
— Мне следовало бы предугадать, что ты западешь на «Локсли Холл», — сказала Робин.
— Цепляет, — ответил Вик, листая страницы. — Почему ты не отвечала на мои письма?
— Потому что я их не читала, — объяснила Робин. — Даже не распечатывала.
— Это не очень мило с твоей стороны.
— Я слишком хорошо знала, что там написано, — сказала Робин. — А если ты собираешься вести себя глупо и сентиментально, воздействуя на меня Теннисоном, я немедленно отменю весь этот второй этап Теневого Резерва.
— Ничего не могу поделать. Все время вспоминаю Франкфурт.
— Забудь. Представь себе, что его не было. Хочешь кофе?
— Но должно же это для тебя хоть что-нибудь значить?
— Это была апория, — отозвалась Робин. — Непроходимая тропа. Она никуда не ведет.
— Да, — горестно произнес Вик. — Я застыл на месте. Не могу двигаться ни вперед, ни назад.
Робин вздохнула.
— Извини, Вик. Тебе не кажется, что мы слишком разные? Не говоря уже о том, что ты связан другими узами.
— Это не имеет значения, — заявил Вик. — Об этом я позабочусь.
— Мы с тобой из разных миров.
— Я могу измениться. Я уже изменился. Прочитал «Джен Эйр» и «Меркнущие высоты». Я избавился от картинок на заводе…
— Что ты сделал?
— Мы проводили генеральную уборку. Я воспользовался случаем и поснимал все картинки.
— Они повесят новые.
— Я попросил профсоюз поставить этот вопрос на голосование. Мастерам цехов все равно, а вот рабочие-азиаты пользуются определенным влиянием. Они, как ты знаешь, немножко ханжи.
— Вот это да! Я потрясена, — призналась Робин и благосклонно улыбнулась. Но это стало роковой ошибкой. К ее изумлению, Вик схватил ее за руку и бухнулся перед ней на колени, своей позой напомнив Робин одну из гравюр в старом издании Теннисона.
— Дай мне шанс, Робин!
Она вырвала руку и прошипела:
— Идиот, встань немедленно!
В эту самую минуту раздался стук в дверь, и в кабинет, едва дыша, ворвалась Мерион Рассел. Она так и застыла на пороге, уставившись на коленопреклоненного Вика. Робин отодвинула свой стул и тоже опустилась на колени.
— Мерион, мистер Уилкокс обронил ручку, — спокойно сказала она. — Не поможете нам ее найти?
— Ой, я не могу, — воскликнула Мерион. — У меня лекция. Я вернулась за сумкой. — И она указала на пакет с книгами, оставленный под стулом.
— Хорошо, — кивнула Робин, — возьмите его.
— Извините.
Мерион Рассел схватила пакет и вышла из кабинета, бросив по пути взгляд на Вика.
— Ну вот, — сказала Робин, поднимаясь с пола.
— Извини, я забылся, — проговорил Вик, отряхивая колени.
— А теперь, пожалуйста, уходи, — попросила Робин. — Я скажу Лоу, что передумала.
— Позволь мне остаться. Подобное больше не повторится.
Он выглядел растерянным и беспомощным. Предыдущая сцена напомнила Робин о том, как они пришли в ее номер во Франкфурте. Он тогда набросился на нее, едва закрылась дверь, и был так же несдержан.
— Я тебе не верю. По-моему, ты слегка не в себе.
— Обещаю.
Робин подождала, пока он посмотрит ей прямо в глаза, потом спросила:
— Больше не будет воспоминаний о Франкфурте?
— Нет.
— И никакой любовной чепухи?
Он сглотнул и угрюмо кивнул:
— Хорошо.
Робин подумала о картине, которая открылась взору Мерион Рассел, и хихикнула.
— Пошли, выпьем кофе, — предложила она.
Как всегда в эти утренние часы, преподавательский буфет оказался переполнен, и им пришлось встать в небольшую очередь за кофе. Вик оглядывался по сторонам и был несколько озадачен.
— Что здесь происходит? — спросил он. — У всех этих людей ранний ленч?
— Нет, просто утренний кофе.
— И как долго это разрешается?
— Что разрешается?
— Ты хочешь сказать, что они могут торчать здесь, сколько угодно?
Робин взглянула на своих коллег, которые развалились на стульях, улыбались и болтали друг с другом или просматривали свежие газеты и еженедельники, а заодно пили кофе и похрустывали печеньем. И вдруг она посмотрела на все это глазами постороннего и чуть не покраснела.
— У нас есть определенная работа, — сказала она, — и неважно, когда и где мы ее делаем.
— Если приходить к десяти, а в одиннадцать идти пить кофе, — возразил Вик, — трудно найти время для работы.
Казалось, он не мог нащупать манеру поведения, промежуточную между стеснением и воинственностью. Первый вариант провалился, вот он и перешел сразу ко второму.
Робин заплатила за два кофе и провела Вика к паре свободных стульев возле высокого окна, откуда открывался вид на центральную площадь кампуса.
— Тебе это может показаться странным, — сказала она, — но большинство находящихся здесь людей сейчас работают.
— Не надо дурить мне голову. Как это они работают?
— Обсуждают университетские дела, прикидывают повестки дня заседаний разных комиссий. Обмениваются идеями, касающимися их научной работы, или советуются по поводу конкретных студентов. Что-то в этом роде.
К несчастью, именно в этот момент сидевший рядом профессор-египтолог громко спросил у своего соседа:
— Как у тебя в этом году тюльпаны, Добсон?
— Если бы я здесь командовал, — заявил Уилкокс, — я бы закрыл эту лавочку, а та женщина за стойкой пусть ходит по коридорам с тележкой.
Профессор-египтолог обернулся и с интересом посмотрел на Вика.