— Хотите сказать, что тоже каким-то образом связаны с этим миром?

— По одному из своих дипломов я — фельдшер. Всего лишь. Дальше следовали другие увлечения.

— Мне сообщили, что вы — талантливая актриса и что именно вам доверили сыграть роль графини в каком-то историческом фильме.

— Да, хотя в свое время мечтала перевоплотиться в хирурга. Впрочем, не стану отвлекать вас, господин профессор, — вежливо заторопилась Анна, опасаясь, как бы Корчевский не стал выяснять, о каком именно фильме и каких исторических реалиях идет речь.

— Вы сказали «перевоплотиться в хирурга»? Врач и в самом деле не становится хирургом, как это принято считать, а перевоплощается. Удивительно точное, образное выражение.

— Дарю его вам, господин профессор.

Они пили чай с липовым медом, банку которого подарил хозяйке кто-то из благодарных пациентов мужа, и княгиня все говорила и говорила… О чествовании Виктора Карловича после блестящей защиты докторской диссертации; об офицерском бале в здании дворянского собрания Ростова-на-Дону, где сразу три генерала почли за честь вальсировать с ней; о приемах в аристократических домах семейств, чьи фамилии Жерми никогда не слышала. О том, как под «Прощание славянки» уходили на фронт последние роты юнкерского училища: «Ах, какие благовоспитанные мальчики! Какой высокородный фонд русской нации…»

Госпожа Куракина рассказывала обо всем этом с жадностью измученной интеллектуальным одиночеством пожилой женщины, наконец-то воспользовавшейся случаем выговориться, и с романтизмом светской львицы, в своих фантазиях все еще танцующей с офицерами, большинство из которых погибло уже несколько дней спустя… При этом княгиня ни словом не обмолвилась ни о нынешней войне, ни обо всем том, что происходило сейчас за окнами их особняка. Жерми впервые видела перед собой особу, продолжавшую жить в той, прошлой жизни, даже не пытаясь при этом предположить, что же лично с ней, с ее семьей, с их особняком может случиться завтра, когда фронт приблизится к стенам города.

Анна была признательна генералу Шербетову, что тот догадался свести ее с этим семейством, в чьем доме она снова почувствовала себя дворянкой, графиней, женщиной из «того» мира.

— А вот с вашей досточтимой матушкой, Анна Альбертовна, я встречалась всего дважды.

Услышав это, Жерми потеряла дар речи. Однако княгиня была слишком увлечена воспоминаниями, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

— Честно говоря, я слегка побаивалась ее, поскольку она явно не одобряла наш неравный — в смысле возраста, естественно, а не социального положения, — брак. Я тогда была еще совсем юной, а матушка ваша, как судачили, оказалась почти на четыре года старше своего генерала.

— Позвольте, позвольте! Кого вы имеете в виду, когда говорите о моей «досточтимой матушке»?

— Супругу генерал-адъютанта императора Подвашецкого, — ничуть не смутившись, уточнила княгиня. — Прекрасно помню ее. Эдакая дородная дама, из бывших фрейлин императрицы. Высокомерная и язвительная… истинная генеральша. Из тех, кого природа словно бы специально, под копирку, штамповала, чтобы затем осчастливливать генеральский корпус императорской армии.

— Значит, вы сразу же узнали меня?!

— Не я, а профессор Корчевский. Кроме всего прочего, он ведь еще и прекрасный физиономист, обладает удивительной памятью на лица. Кстати, ваша бабушка по отцовской линии — тоже из рода Куракиных. Так что мы с вами еще и родственницы.

Анна хотела что-то сказать, однако Елизавета предупредительно вскинула руку:

— Не волнуйтесь, об этом никто не узнает. Ваш «режиссер», у которого на лбу написано, что он чекист, завербованный из волостного комитета бедноты, так и будет считать, что мы воспринимаем вас как актрису.

— Именно об этом я и хотела вас просить.

— Я полагаю, чекисты намерены ввергнуть вас в объятия своего папеньки, то есть переправить на Запад, скорее всего, в Вену или в Будапешт?

— Да нет, что вы! Я — действительно дочь генерала Подвашецкого, но в самом деле собираюсь сниматься в фильме о событиях Гражданской войны…

— Прекратите лгать, Джозефина, — мягко, вкрадчиво, но в то же время внушающе, произнесла княгиня Куракина.

«Джозефина?!» — застыл на губах возглас, которым Анна должна была встретить услышанное имя.

Пока гостья приходила в себя, Елизавета прикрыла дверь в кабинет, закурила и, прислонившись к стенке комода, пристально наблюдала за ее реакцией.

— Я ведь не ошиблась, именно таковой была ваша агентурная кличка в школе контрразведки?

— Откуда вам это известно? — почти по слогам спросила Жерми.

Княгиня сделала еще несколько глубоких затяжек, томно развеяла рукой дым — профессор явно не поощрял курение — погасила окурок и только тогда сняла с себя златокудрый парик.

— Господи, так вы — мадам Грегори! Горгона!

Теперь, в этой редковолосой, коротко стриженной даме, Жерми без труда узнала сотрудницу их школы контрразведки. Ту самую, что преподавала весьма специфический предмет — психологию ведения допроса.

— Что было, то было. Память вам не изменяет.

— Но как же вы все это время…

— Вы правы, Джозефина, в подполье столько времени я вряд ли продержалась бы. Спасло меня то, что красные очень ценили профессора Корчевского, да еще то, что вскоре им понадобился специалист по психологии допросов для местной школы младшего комсостава ЧК. И меня привлекли к преподаванию в ней на правах военспеца, естественно. Так что живу я в этом городе на вполне легальном основании.

Когда полчаса спустя, в оговоренное время, Анне позвонил подполковник Гайдук, то первое, что его заинтересовало, это не сумела ли Елизавета Ильинична догадаться, кто Жерми на самом деле?

— О нет! — успокоила его Анна. — Мы вели исключительно светскую беседу. Княгиня Куракина томно вспоминала о своем царствовании на офицерских балах и в дворянских собраниях.

Как только Жерми убедилась, что подполковник поверил ей, она мысленно объявила: «Знал бы ты, чекист, какую оплошность допустил. За такую провальную оплошность офицеры контрразведки обычно расплачиваются не только чинами, но и головами!»

43

Услышав о высокородном титуле Бонапартши, сержант морской пехоты Евдокия Гайдук намеревалась иронично ухмыльнуться, однако сидевший рядом подполковник слегка сжал ее кисть и назидательно посоветовал:

— Ты пока что только слушай, и ничему не удивляйся. На все твои вопросы я отвечу после беседы, вне этого кабинета.

— …Причем отец ее, — продолжал генерал, испросив у Евдокимки как у женщины разрешения закурить, — жив и вращается в тех военно-эмигрантских кругах, что вынашивают планы создания русской белой армии. Той самой, вожделенной, взлелеянной в эмигрантских фантазиях, способной сражаться за сотворение новой России — уже без коммунистов, без советской власти и, ясное дело, под покровительством рейха. Вам, как опытному разведчику, — это свое «опытному разведчику» Шербетов произнес без малейшей иронии, — не надо объяснять, как важно для нас иметь в таких кругах своего человека.