В течение какого-то времени женщины прислушивались к вою сирены, гулу моторов и пальбе зениток, а после каждого взрыва бомбы испуганно посматривали на потолок, словно угроза исходила оттуда. Им бы следовало спуститься в глубокий каменный погреб, находившийся рядом с летней кухней, но они все еще продолжали пребывать в некоем оцепенении.
— Наверное, ты и в самом деле должна держаться поближе к Корневой, — смягчила тон Серафима Акимовна, вспомнив, что находится не на школьной линейке, а перед ней — не провинившаяся ученица. Но, главное, после налета эта властная женщина вдруг осознала всю житейскую мелочность того, о чем они с дочерью только что спорили. — Как ценно покровительство этой женщины, я, кажется, сумела уяснить. Мало того, мне хотелось бы встретиться с ней.
— Только не это! Не рискну потерять такую подругу. Впрочем, стоп. Ты желаешь встретиться с Корневой? — изменила тактику Евдокимка. — Я готова провести тебя. Не будем терять времени, идем прямо сейчас.
— Куда это? — вскинула изогнутые лебяжьи брови Серафима Акимовна.
— Сказала же: поступать на службу в госпиталь. В крайнем случае пристроим тебя санитаркой.
— А… что будет с усадьбой?
— Опять ты о своей усадьбе! — укоризненно пристыдила её дочь. — Сколько можно об одном и том же?
— О нашей усадьбе, Евдокимка; о твоем родительском доме, если ты еще способна помнить об этом после облачения в армейскую форму. Неужели ты решила, что армия заменит тебе все прочее, что до сих пор было свято?
— Ты же не на уроке, мама, и не в своем директорском кабинете, — попыталась остепенить ее курсистка. — А с нашей усадьбой случится то же самое, что уже случилось с тысячами других брошенных усадьб.
— Считаешь, что после такого напоминания у меня перестанет болеть душа за нашу усадьбу и наш сад — о чем ты уже стараешься не думать?
— Я стараюсь не думать о том ужасе, который ждет тебя во время оккупации города фашистами. Если те и пощадят тебя, то заставят работать на рейх.
— Не заставят, потому что я не соглашусь.
— Когда в город вернутся наши, ты будешь встречать их в должности директрисы немецкой школы или переводчицы при бургомистре. В городе мало людей, владеющих немецким языком так же хорошо, как владеешь ты, германский филолог.
— Сказано уже: я не стану работать на немцев!
— В таком случае они объявят тебя врагом немецкого народа и расстреляют. Если же согласишься работать на немцев, то коммунисты, как только вернутся, тут же объявят тебя врагом советского народа и тоже расстреляют.
— Замолчи! — рассердилась Серафима Акимовна. — Как ты смеешь сравнивать: «фашисты — коммунисты»? Ты что себе позволяешь?!
— Всего лишь обрисовала последствия твоей жизни в оккупированном городе. Не веришь мне — посоветуйся с Дмитрием Гайдуком. Или с любым другим энкавэдистом. К твоему сведению, со мной дядя всегда оставался достаточно откровенным.
— Он всегда был непростительно… откровенным.
— Во всяком случае, не увиливал от ответов.
— Потому что не хватало ума приучить тебя не задавать лишних — как правило, идиотских, — вопросов. Все, хватит спорить со мной! — мать хлопнула ладонью по столу так, что тарелка оторвалась от его поверхности. — И впредь — ни слова по этому поводу! — буквально прошипела Серафима Акимовна, встревоженно посматривая в окно, словно опасалась, что кто-нибудь там способен подслушать их разговор.
— Так что ты решила? — ушла от неприятной для них обеих темы курсистка.
— Судя по всему, нужно уходить. Директора других учебных заведений, как и большинство педагогов, уже покинули Степногорск. Правда, почти у каждого из них где-то восточнее проживают родственники. А вот куда деваться мне?
— Со временем решишь. К началу учебного года устроишься учительницей где-нибудь за Днепром.
Едва Степная Воительница произнесла это, как от ворот донесся автомобильный гудок. Решив, что приехал муж, Серафима метнулась к двери и чуть было не столкнулась лицом к лицу с майором Гайдуком, облаченным в какую-то странную униформу.
— У тебя час на сборы, — с ходу предупредил ее Дмитрий, не отвлекаясь ни на какие расспросы. — Десять минут из них — на то, чтобы хоть чем-нибудь накормить водителя и меня. У тебя, красавица, еще меньше времени, — обратился он к Евдокимке. — И, для начала, позови в дом шофера.
— Все, накрываем на стол, — засуетилась хозяйка.
— Где-то здесь у меня хранилась парадная форма одежды. Надеюсь, старьевщику вы ее не отдали?
— Не успели, — заверила его Серафима. — Она все еще в шкафу. Вообще-то я пока еще не решила, куда уезжать, а главное, когда…
— За тебя уже все решила война, — жестко, словно новобранцу на плацу, объяснил майор.
— Я все надеялась, что Николай найдет возможность хотя бы на полчасика заехать…
— Тебе хорошо известно, что он уже «ветеринарит», а возможности у него, подневольного, нулевые. Притом под утро здесь уже будет действовать десант; а завтра, к концу дня, в город войдут немцы. Дай-то бог вырваться из этого котла, пока враг не отрезал нас от реки… Ты-то почему в армейской форме? — обратил майор внимание на одежду Евдокимки.
— Потому что служу. Санитаркой в госпитале.
— А не кажется ли, что не по твоей службе долг? Кому пришло в голову?
— Сама уговорила начальника госпиталя, нашего эскулап-капитана. Так что все: к восьми утра мне приказано прибыть в распоряжение.
— Голову бы оторвать вашему капитану.
— Ну, это в любом случае не помешало бы, — кокетливо повела плечами Степная Воительница.
— Причем вместе с тобой, — Дмитрий разгорячился. — По поводу возраста своего соврала?
— Пыталась, но эскулап-капитан догадался и прогнал.
— Почему вдруг передумал?
— Потому что за меня тут же вступился начальник штаба кавалерийского полка подполковник Гребенин.
— Лично знаком с таким. Неплохой мужик, видный, по-старозаветному интеллигентный. Во время великой чистки чудом уцелел. Но почему вступился именно он? — с легкой тревогой во взгляде обратился особист в этот раз не к Евдокимке, а к ее матери. В душе майор был убежден, что в мире не существует мужчины, который бы устоял перед чарами этой кубанской казачки, а посему нисколько не сомневался, что и Гребенин тоже исключением не стал.
— Моей заслуги в этом нет, — предупредила Серафима. — Наносить визиты в армейские штабы моя дочь уже способна по собственной инициативе.
Для ветеринара Николая Гайдука не было секретом, что его разведенный двоюродный брат тайно вздыхает по Серафиме. Но, поскольку Дмитрий сам признался ему в этом в полушутливой форме, то его увлечение так и воспринималось в семье ветеринара, как некая великосветская игра. Знала об этом странном «родовом флирте» и курсистка, списывавшая его на прихоти взрослых.