Маркел зашел. Это была небольшая горница, обставленная на иноземный лад, почти как на английском подворье, и там прямо впереди за столом сидел Бельский в златотканой парчовой шубе и игрался с птицей. Птица была маленькая, желтая, она сидела в позолоченной клетке на жердочке и недовольно чирикала, а Бельский, наслюнив губы, ее передразнивал. Птица злилась, прыгала по жердочке и уже не пела, а только сердито щелкала клювом. Бельский отвернулся от нее, посмотрел на Маркела и сказал веселым голосом:
— О, как свищет! А ты так умеешь?
Маркел умел свистать, и очень даже складно, но тут он покачал головой — нет, не умею.
— О! — еще раз сказал Бельский, а после, уже отвернувшись от клетки, сказал вполне серьезным голосом: — Ну, что я тебе скажу, Маркелка? Недоволен я тобой. Не слушаешься ты меня. Я же тебе что велел? Чтобы ты пошел к князю Семену и сказал ему уняться. А ты что вместо этого сделал? Ты куда пошел?
— К тебе, боярин, — ответил Маркел.
Бельский на это только укоризненно покачал головой и продолжил:
— Ну ты и дерзок!.. А знаешь, что с дерзкими бывает? Про Савву слышал?
— Слышал.
— И кто виноват? — спросил Бельский. И сам же ответил: — Он сам виноват. Ему же что было сказано? «Брось в огонь, а то вдруг от него порча!» А он не поверил. И где он теперь? Вот! Потому что порча! Нельзя было доставать!
— Что доставать? — спросил Маркел.
— Вот еще один мудрец! — сердито сказал Бельский. — Он ничего не знает! А я что, не вижу или мне не доносят, что ты целыми днями по царским хоромам нюхаешься? Я же говорил тебе: «Уймись!» Да только куда там! И вот мне уже новый донос: Маркелка к Савве бегал, они сидели, запершись, шушукались. Меня сразу как огнем обожгло! Я к Савве! А у него Господь разум отнял, он и мне сразу с порога: «Не спалил я твою шахмату, а вытащил из огня и отдал кому надо. И будет теперь тебе, боярин, за все расплата». Это он мне грозит, пес! Тогда и я ему: «Кому отдал?» А он: «Не скажу!» И как мы его ни трясли, а он молчит, как пень. Тогда я говорю: «Василий!..» Ну, и не стало Саввы. Жалко мне его, он был славный истопник, у него огонь всегда ярился. А тут вдруг деревяшку пожалел! И, что всего обиднее, переискали мы там все, а не нашли ничего.
Тут Бельский замолчал и стал смотреть на Маркела. Маркел спросил:
— А что искали?
— Вот верно! — сказал Бельский. — Что? Да деревяшку вот такую, двухвершковую, не больше. Сколько с нее жара? Тьфу! А спрятал! Или в самом деле, как он говорил, хоть я этому не верю, отдал кому-то? Да вот хоть тебе. Ты же ходил к нему, я знаю. Так и отдай теперь!
Маркел усмехнулся и сказал:
— Про что ты говоришь, боярин? Я не понимаю.
Бельский посмотрел на дверь, там никого уже не было, и сказал:
— А чего тут понимать? Я тебе просто скажу: отдашь мне шахмату, я отдам тебе Нюську. А не отдашь, я Нюську не отдам. Что с ней приключится, будет на тебе висеть, твой будет грех, потому что это ты ее не пожалеешь.
Маркел изменился в лице и сказал:
— Государь боярин! Я ничего не понимаю. Ничего не знаю! Савва мне ничего не рассказывал и ничего не давал!
— Эх, — сказал Бельский, усмехаясь, — сейчас бы заставить тебя побожиться, чтобы ты смертный грех на себя взял. Но я добрый, Маркел, я не Годунов, я этого делать не стану. А я просто скажу: не отдашь, твоя беда. И Нюськина. А я еще после велю Параске передать, что ты из-за поганой шахматы ее дочь на страшные, позорные муки отдал. Передать такое? Или скажешь, где шахмату спрятал? Только смотри у меня, не бери еще один грех на душу, не лги! Потому что мои люди сперва сходят и проверят. Найдут шахмату — и я тебя отпущу вместе с Нюськой сразу, вот крест! — Бельский широко перекрестился. — А не найдут, не быть тебе живым. Ну что, скажешь, где шахмата?
Маркел смотрел на птичку и молчал. Птичка чистила клюв. Потом чирикнула. И Маркел расстегнул шубу, залез под рубаху, нащупал там шахмату, сжал ее в кулаке, подступил к столу и протянул кулак, все еще его сжимая, к Бельскому. Бельский подставил под него ладонь, сказал:
— А ты отчаянный, Маркел. Я же мог тебя сперва и обыскать.
Маркел усмехнулся и ответил:
— Стал бы такой важный боярин об меня мараться. Быть не может!
Бельский улыбнулся в бороду. Маркел разжал кулак, цесарь упал на ладонь к Бельскому. Бельский только глянул на него и сразу сокрушенным голосом сказал:
— Так он обгорел же как! Головы совсем не видно.
— А что голова? — спросил Маркел.
Бельский ворочал на ладони цесаря, молчал. После опять заговорил:
— Если бы я знал, что он так обгорел, я бы о нем и не думал. Да и чего думать? Никто государя не травил. Он сам помер, без яду. Просто вот тут, где была голова, на короне стояла вот такая иголочка. Называется громовая стрела. Ну или чертов зуб. И такому зубу яд не нужен. Его только надобно наговорить, и тогда от него кровь леденеет. Так и тогда царь: как он только об этот зуб укололся, у него там, сперва только в пальце, кровь сразу стала, как лед, а после, как только эта ледяная кровь до сердца добежала, сердце сразу лопнуло. И все! Никакой доктор Илов ничего не сыщет. Скажет: удар с ним случился. Так что зря я тебе Нюську обещал. Обманул ты меня, Маркел! Обманул, ведь так же?
Маркел молча смотрел на Бельского и думал: взять грех на душу или не взять, взять или не взять, взять, не взять? Да и взял бы! А как Нюська? Что будет тогда Нюське? А Параске? И Маркел стоял столбом, не шевелился, а нож у него в рукаве как будто свинцом наливался и так и тянул руку вниз.
А Бельский, этого не замечая, усмехнулся и опять заговорил:
— Ловкий ты, Маркел, тут ничего не скажешь… Подсунул обгорелую деревяшку и еще взамен просишь девчонку. Совсем стыд потерял! Зачем тебе, такому бугаю, девчонка? А зачем Параска? Она же замужняя женщина! Как тебе не совестно, Маркел? Что ты себе позволяешь, в какой грех и себя и их вводишь? На тебе же крест, Маркел!
Маркел сжал зубы и начал читать Отче наш. Читать про себя, но очень громко. Потом прочел еще раз. А потом еще. А Бельский говорил и говорил! А Маркел его не слушал! Пока Бельский вдруг очень громко не сказал:
— Но если дал слово, то надо его держать!
Маркел очнулся, посмотрел на Бельского. А тот встал от стола, подошел к печи и бросил в нее цесаря. И кочергой подгреб уголья.
— А Нюська? — сразу же спросил Маркел.
— О! — сказал Бельский. — Верно… — Повернулся и позвал: — Ивашка! — Вошел челядин. — Приведи девчонку, — велел ему Бельский.
Челядин поклонился и вышел. Бельский вернулся к столу, сел и начал подсвистывать птичке. Птичка запела, но очень противно. Бельский замахнулся на нее, она умолкла. Бельский повернулся к Маркелу и опять заговорил:
— Не бойся за Нюську. И за себя тоже. Вы мне живые нужны. И вы мне еще послужите! Ведь же как только Годунов узнает, что ты мне шахмату отдал, так он сразу повелит тебя убить. И ты сам ко мне прибежишь. И я тебя приму. Я своих верных слуг никогда не бросаю. Вот даже взять лопаря. Помер — И стал никому не нужен. Валялся в леднике! А я велел, чтобы было все по их лопарскому обычаю, и его отнесли на пустырь и сожгли. В небо ушел, у них это так называется. Дикость, конечно, но у них такая вера. Прости, Господи! — И он широко перекрестился.