– И я сдаюсь, – поднял солдат трясущиеся руки. – Я, братишки, сам служил в Дебальцеве в большевицком полку, только забыл его правильное названье… Я, братишечки, сам целый год направо и налево вел бесплатную агитацию.
– Ну, а ты? – в голос спросили несколько человек, обращаясь к Мартьянову.
– Я что ж… я ничего…
– Этот с нами, – ответил за него Григоров.
Шахтер начал распоясываться.
– Оставь оружие при себе, – сказал ему Галаган. – Беги в станицу. Поручаю тебе и твоим ребятам захватить батарею и атамана… Скажи своим людям, пусть сбросят шинели и рубашки, чтоб в бою я мог вас отличить от прочих.
– Будет исполнено в точности… Уж я сказал, так умерло… – Он пожал наспех руку Максиму с Григоровым и вышел.
В суматохе солдат успел улизнуть.
– Этого, – ткнул Галаган пальцем в Тимошкина, – списать…
– Счастье морское, – заплакал тот, подталкиваемый к выходу. – Братишки, за что? Я никому зла на копейку не сделал!
За вокзалом, у кирпичной, исклеванной пулями стены, Тимошкин отдал якорь.
– Как в эшелоне? – спросил Галаган.
– Спят.
– Поднять.
– Есть поднять, – ответил Суворов и передал дежурившему в дверях вахтенному: – Поднять людей.
Дневальный побежал по составу:
– Полундра!.. В ружье! В ружье!..
Из вагонов сыпались одетые и вооруженные моряки. Строились перед зданием станции.
– Скатить с платформы два орудия, – приказал Васька.
– Есть, – ответил Суворов и через плечо бросил вахтенному: – Приготовить два орудия.
– Командоры, к орудиям! – протянул нараспев вахтенный.
Из темноты моментально откликнулись:
– Есть два орудия!
Отряд выстроен… Бубнили низкие голоса. В зубах вспыхивали раздуваемые ветром огоньки папирос. Лица были неразличимы.
Галаган с подножки штабного вагона выкричал, пересыпая матюками, краткую гневную речь.
Его выслушали в строгом молчании и, соблюдая полный порядок, вышли за станцию, развернулись в две цепи и быстро двинулись по темной степи.
Моряки вошли в станицу сразу с трех сторон.
Встревоженные улицы загудели…
Из дворов выкатывали тачанки, на лошадей на ходу набрасывали хомуты. Скакали всадники, бежали, отстреливаясь, солдаты, и часть обоза уже гремела по мосту…
В спину бегущим жители палили из дробовиков. Бесстрашные казачки рубчатыми вальками и ухватами молотили валявшихся пьяных.
Шахтеры на руках выкатили пушки на середину улицы и били по мосту прямой наводкой. Снаряды ложились удачно – мост запылал, по реке поплыли подушки, гогочущие гуси, чемоданы и картонки с барахлом…В России революция —
деревни в жару,
города в бреду.
На армию навалилась вошь
армия гибла.
Хлестала осень дождями, свинцом и кровью.
Кошмою полегли перебитые с сорняками неубранные хлеба. Осиротевшую ниву вытаптывала конница, опустошали мышиные орды, расклевывала пролетная птица. Над Кубанью, Тереком и Ставропольем реяли багровые знамена пожаров. Красные жгли хутора и станицы восставших казаков, белые громили мужичьи села и рабочие слободки. Наседала зима.
С севера все чаще и чаще набегали холодные ветра, наголо раскрывая сады, шурша в степях мертвыми травами. Прихватывали утренники, лужи затягивало первым ломким ледком.
Бойцы были раздеты и разуты.
По одним путям, по одним дорогам с армией ползла и тифозная вошь. Здоровые еще кое-как отбивались от вошвы, больные – не могли.
Минеральные воды
Пятигорск
Владикавказ
Грозный
Святой Крест
Моздок
Кизляр
Черный Рынок…
Живые долго будут хранить в памяти эти кровавые вехи.
По всем городам и селам, хуторам и станицам бегущая армия покидала на произвол судьбы тысячи и тысячи своих раненых, больных, слабосильных. Этапные коменданты ставили к дверям лазаретов караульных с приказом никого из помещения не выпускать.
Те, кого сила несла дальше, забегали в лазареты прощаться:
– Братцы! Не волнуйся… Мы отступаем дня на три и опять вернемся.
– Врешь, серый!.. Завели нас и продали… Кадеты всех порубят.
– Не тронут… Увечного не посмеют тронуть.
– Да, лежал бы ты на моем месте с пулею в груди, не то бы вячел.
– Говорю, скоро вернемся, ожидайте.
– Кого и чего ждать? Палача с веревкой?
Срывались с коек:
– Братва, собирайся.
– Куда вы? Куда поднялись? Лошадей нет. Одежи теплой нет. Мосты в тылах порваны. Кормить вас нечем и самим жрать нечего. В дороге всем вам, калекам, верная гибель…
– Все равно пропадать. Бей телеграмму Ленину…
– Братцы, не покидайте!
Рыданья и скрежет зубовный.
– Не покидайте… Вместе воевали, вместе и умирать будем!
– Прощай, станишники… Прощай, друзья…
Стоны, вопли, последние объятья.
Отец заживо расставался с сыном, брат с братом и товарищ с товарищем.
Двери лазаретов наглухо заколачивались досками, из окон выпрыгивали – кто выпрыгивать мог. На костылях, в бреду, срывая с себя окровавленные повязки, они рвались вслед за отступающей армией: поддерживая друг друга, шли, ползли, валились и умирали… Много их, призасыпанных первым снегом и скрюченных, смирнехонько лежало по обочинам дорог.
Пепелища хуторов и станиц, скелеты городов.
Реввоенсовет армии еще заседал, слепо веря в силу своих решений, и, как ракеты, выбрасывал приказ за приказом:
Оттянуть армию за Терек… Переформировать части… Ввести жесточайшую дисциплину. Дать людям отдых… Связаться с 12-й армией… К весне готовить удар по Деникину…
А за зеркальными окнами штабных вагонов, по разбитым шляхам день и ночь грохотали скачущие обозы и батареи, подбористым шагом текла кавалерия, двигались остатки 7, 9 и 10-й боевых колонн, отбившиеся от главных сил части таманцев, поредевшие составы еще недавно стяжавших громкую славу полков: Михайловского, Пролетарского, Выселковского, Интернационального, Лабинского, 292-го Стрелкового, Крестьянского имени Щербины, Тимашевского, Кубанского внеочередного, Унароковского, Черноморского, Народного, 306-го Стрелкового и других. Украинские батраки и ростовские рабочие, станичная голытьба и таганрогские красногвардейцы, темрюкские рыбаки и буйствующие матросы, сутулые хуторские дядьки с бородами в целую овчину и безусые хлопцы. Полтавец шел плечо в плечо с тавричанином, китаец шагал нога в ногу с мадьяром. Отступали закубанские пластуны, отступали отважные латыши. Казаки молодых годов соперничали в джигитовке с ингушами и чеченцами; впрочем, горцы к тому времени уже начали разъезжаться по своим аулам, чтобы вскоре в тылах противника поднять знамя восстания. Линейки, повозки, телеги, арбы и тачанки грохотали, стремясь обогнать друг друга. Колеса проваливались в колдобины, изнуренные большими переходами лошади то останавливались, то под ударами кнутов и палок дергались из последних сил.