– Ну, понятное дело…
– Это не ко мне.
Вперед, лицом к стене, руки за спину… Неужели этот кошмар никогда не закончится?
Но Костыль и Сбитень молчат, не колются, может, Миша еще выйдет сухим из воды.
– Лицом к стене!
Конвоир поставил Коробка к стенке, коридорный открыл дверь в камеру.
Миша зашел, окинул взглядом людей, которые сидели за столом.
А камера ничего себе так. Просторная, светлая, шконки в один ряд, ковры на стенах, телевизор, холодильник, фанерная кабинка для сортира. И людей совсем немного. А люди на вид солидные, все важные, спокойные. За столом сидят, чифирь гоняют, на Мишу смотрят. А лица знакомые. Двоих Миша видел на последнем сходе, и Есаул уже тут, сидит, грустно на него смотрит.
Да, говорили, что есть на тюрьме хата, куда собирают законных воров. Но так и Миша в законе, и ему здесь самое место.
– Здорово, братва!
Коробок направился к столу, но руку, которую он хотел протянуть, будто парализовало под взглядами воров. Неприветливо они смотрели на него, осуждающе. И страшно. И в коленках у Миши похолодело.
– Коробок? – спросил незнакомый чернявый толстяк двухметрового роста.
Типичное кавказское лицо, черные пронзительные глаза, болезненные мешки под глазами. Лет пятьдесят ему, не меньше. Он сидел во главе стола, лицом к Мише, и его вид не сулил ничего хорошего.
– Да, Коробок, – подавленно кивнул Миша.
– Кто я такой, знаешь?
– Ну-у…
– Не знаешь, – разочарованно покачал головой толстяк.
– Какой же ты после этого вор? – презрительно скривился другой кавказец.
Этого здоровяка с деформированными ушами Коробок видел на сходе, но вор и знаться с ним не хотел.
– А зачем ему тебя знать, Давид, он человек в нашем деле случайный, – прокуренным голосом сказал долговязый славянин с корявым лицом.
– Ну, случайный не случайный, но за Хлоевом вроде как правильно «смотрит», – заметил толстяк.
– Извините, Давид Арсенович, не узнал! – Миша приложил к груди свободную руку.
Он знал, кто такой Давид Старый, это в его «общак» уходили деньги с Хлоева и прочих проектов, которыми заправлял Коробок. И вор это, по ходу, знал.
А Давид фигура мощная, сам Сергил перед ним, если надо будет, и спляшет, и споет… И как он, интересно, в изоляторе оказался? Он же вроде в Испании жил…
– Зачем ты человека убил? – глянув на Мишу, спросил Давид.
– Так разве ж то человек был? «Опущенный».
– Микита в нашем деле не последним был. Его по беспределу «опустили».
– Так он должен был объявиться!
– Не вопрос, тут я ничего не могу сказать… А вот зачем ты ему руку пожал?
– Так это, я ж не знал. Он не объявился, – жалко пробормотал Коробок.
Давид смотрел на него с показным сочувствием и качал головой. Дескать, он все понимает, но поделать ничего не может. И Есаул качал головой точно так же.
А ведь он предостерегал Мишу! Ясно же дал понять, что дело можно спустить на тормозах…
Коробок жалобно смотрел на него, но сочувствия и понимания в его глазах не находил. Есаул его предостерегал, и уже поздно что-то менять. Закон есть закон… А ведь Миша знал, что к «опущенному» даже прикасаться нельзя, а уж тем более руку жать… Неужели все так серьезно?
– Ну и что делать будем, бродяги? – спросил Давид, почему-то глядя на Артема. Как будто тот имел право голоса. А ведь он даже не в законе…
– Микита когда-то был правильным пацаном, – заговорил Есаул. – И на сборке он держался как правильный пацан. Не должен был, но держался. И Коробок на это повелся.
– И не только Коробок, – добавил долговязый славянин, с осуждением глядя на Есаула.
– И не только Коробок, – кивнул тот.
– Мартына покрываешь, своего «кента»?
Артем ничего не сказал, лишь тяжело посмотрел на долговязого, и тот сразу замолчал.
– Есаул у нас добрая душа, – кисло усмехнулся Старый. – Он людей просто убивает.
– А с этим что делать? – спросил долговязый, кивком головы показав на Мишу.
– А что делать? – хмыкнул здоровяк. – Сначала по ушам…
– Есаул! – Снова Давид обратился к Артему так, как будто судьба Коробка зависела только от него.
– Я бы не стал по ушам… – покачал тот головой.
– За Сергила подписываешься? – дернулся долговязый. – Я тебя понял!
– Я с хозяином сегодня говорил, – даже не глянув на него, сказал Артем. – Большие погоны на него давят, с Шаболовки. Коробка на признание расколоть надо. Погонам это надо. Очень надо. Хозяин мент ровный, воровскую масть уважает, и пока Коробок под короной, тронуть его не посмеет. А если накажем Коробка, сыграем по «мусорским» правилам. Я «мусорские» правила понимаю, но не принимаю.
Коробок смотрел на Есаула, как на бога, который спустился с Олимпа, чтобы помиловать его.
– И что ты предлагаешь? – спросил Старый. – Ты же понимаешь, что Коробку с правилы не спрыгнуть.
– Пусть остается вором, – пожав плечами, ответил Артем.
Глядя на него, Коробок уже точно знал, что все будет так, как он скажет. Даже сам Давид примет его решение. Миша невольно просиял, радуясь спасению, и даже вздох облегчения вырвался из его груди.
– Пусть вором и умрет!
Ошибся Миша, Есаул и не собирался его щадить. Он вдруг резко повел рукой, и к ногам Коробка с глухим стуком упала зэковская финка с наборной ручкой.
– Он должен смыть свой позор кровью.
– И умереть вором, – утверждая приговор, кивнул Старый.
Долговязый кровожадно улыбнулся, вскочил со своего места, подошел к Мише.
– Ну, чего стоишь, бродяга! На колени падай! Моли братву за такую милость! За такой «косяк» и умереть вором! А ну, взял «перо»!
– З-зачем? – с ужасом смотрел на него Коробок.
– Это не трудно. Главное знать, как…
Долговязый достал из рукава свою заточку, и Миша, охваченный паническим страхом, стал отползать от него.
– Смотри, вот сюда надо!
Вор приставил заточку к своему солнечному сплетению и показал, под каким углом ее нужно вонзать в тело.
– Нет, я не могу…
Коробок отползал, пока не уперся в стоящую у самых дверей шконку без матраса. Уперся и спрятался под нее.
Долговязый подошел к шконке, встал возле нее, нарочно наступив Мише на руку, и проговорил:
– Ты не вор. И даже не человек… Есаул, ты слово за него сказал.
– Есаул, это «чмо» уже не вор, – в голосе Давида сквозило презрение. – Слово нужно исправлять.