– Какая разница? Я здесь.
– А ты представь, – упрямо повторил Семецкий. – Это игра такая. Когда что-то не нравится, представь – как оно было бы иначе.
– Это нечестно.
– Почему нечестно? Нет, ты мне скажи, ты хочешь быть на Авалоне?
– Да! – зло сказал я.
Тогда неожиданно заговорил Стась:
– Попроси основу. Тебя отправят на Авалон.
Я только засмеялся. Но Стась упорно продолжал:
– Ты не понимаешь, какие ощущения испытывают друг к другу клоны. Особенно – основа к копиям. Ты мог стрелять в основу, но ее симпатии к тебе это не отменит. Ты для нее – всего лишь заблуждающийся, обманутый ребенок. Тебе сотрут память обо всем, что происходило на Новом Кувейте, и отправят на Авалон. Поверь мне. Достаточно только попросить.
– Это не то! – воскликнул я. – Да ты же сам понимаешь, это совсем не то! Это уже будет почти как самоубийство, память потерять!
– Тогда попроси оставить тебя в покое здесь, на планетах Инея, – продолжал Стась. – Будешь ходить в школу, играть в футбол и ловить рыбу. Какая для тебя разница?
Я подумал, что, наверное, Стась прав. Я ведь помнил, какая тревога была в голосе Ады Снежинской: «Отвечаете за него головой!»
– Какая разница? А когда начнется война, что будет?
– Не будет войны, – устало сказал Стась. – Империя пошла на сепаратные переговоры с Инеем. Будет закреплен статус-кво – две человеческие цивилизации в галактике. Пусть тешатся своим владычеством. Пусть строят такое общество, которое им нравится. Время покажет, кто прав.
– Снежинская никогда на это не согласится! Ей надо все и сразу!
– Все, но не сразу. Они понимают, что сейчас перевес не на их стороне. Уничтожить Империю Иней может, а вот победить – нет. Сноу и всем остальным клонам не нужны планеты-пепелища. Императору они тоже не нужны. Будет худой мир.
Он замолчал. Я посмотрел на Лиона, на Семецкого с Наташкой. Они не выглядели удивленными. Они уже это знали. И верили Стасю.
– Не хочу я жить на Новом Кувейте, – прошептал я. – Не хочу я быть клоном Снежинской. Я Тиккирей. Тиккирей с планеты Карьер! Я сам по себе!
Никто не сказал ни слова.
– Ты же меня сделал таким, – сказал я Стасю. – Это же ты меня учил, что надо самому выбирать свой путь, что принуждать людей – плохо, что рабство – хуже смерти, что друзей не предают, что у человека всегда должен быть выбор. Как я буду здесь жить? Я не смогу. Никак не смогу!
Я посмотрел на Лиона – и тот опустил глаза. А каково ему выбирать, ведь у него здесь отмороженная семья… Хотя с чего я взял, что ему позволят выбирать?
– Лучше пусть мне сотрут память и вернут на Авалон, – сказал я. – Пусть я забуду, что я – клон диктатора. И про то, что ты меня предал, – тоже забуду. А ты, когда вернешься на Авалон, не говори мне об этом.
– Тиккирей, я тебя не предавал, – спокойно ответил Стась. – А на Авалон я не вернусь. Меня казнят. И Юрия Михайловича тоже казнят. Насчет Сашки, Лиона и Наташи я не уверен, но по законам Инея за государственные преступления отвечают и несовершеннолетние. Шанс спастись есть только у тебя.
Я замотал головой.
– Постарайся понять, что это неизбежно, – продолжал Стась. – Я – террорист. Я даже не состою на официальной службе у Императора, на меня не распространяется действие законов о военнопленных. И на Семецкого – тоже. С точки зрения закона – любого закона, мы не более чем шайка преступников, виновных в убийствах, диверсиях, попытке угона корабля, подлоге документов, сопротивлении властям… да мало ли еще в чем. По законам военного времени нас даже не обязательно судить.
– Надеюсь, что они не тронут девочек, – пробормотал Семецкий.
– Юрий Михайлович, а вы как сюда попали? – спросил я. – Где ваши «Лютики»?
– Нас захватили вчера ночью, во сне. Накрыли весь лагерь парализаторами. Жертв не было… – Семецкий жалобно улыбнулся. – Надеюсь, что не было. А три часа назад, незадолго до того, как доставили тебя, меня вдруг перевели в эту камеру.
– За нами давно следили, – сказал Лион. – Наверное, сразу после того, как мы объявились в мотеле.
– Та девушка, из «Заселения», она тоже клон, – сказал я. – Только, кажется, она живет со своей памятью…
– Она не просто клон. Она клон клона, – сказал Стась. – Не знаю, что это за сдвиг в психике, но копиям Снежинской нравится размножаться таким образом.
У Лиона округлились глаза.
– Так они же все планеты заселят! Вытеснят обычных людей!
– Не думаю. – Стась покачал головой. – Властные структуры – заполнят, это возможно. А вытеснять сантехников и рабочих… зачем? Кто захочет быть дворником?
Он улыбался и вообще выглядел таким спокойным, что все его слова про казнь, про законы военного времени казались шуткой. И я на секунду подумал, что Стась просто пугает меня, заставляет себя жалеть.
Потом я вспомнил родителей. Какими веселыми и шумными они были в последний вечер.
– Им нужна власть и только власть, – продолжал Стась. – Всем клонам Эдуарда Гарлицкого, и мужчинам, и женщинам. Это самый сильный наркотик – власть.
– Ты мне опять врал, – сказал я. – Ты даже про Гарлицкого знал! Ты мне врал, Стась!
Сам не понимая, что делаю, я встал, подошел к Стасю… и обнял его.
– Почему же ты меня обнимаешь, Тиккирей? – ласково спросил Стась.
– Потому что ты не проговорился бы случайно, – сдерживая слезы, сказал я. – Потому что… потому что врут все…
– А жалеют о своей лжи немногие, – тихо сказал Стась. Его рука похлопала меня по плечу. – У меня есть свои пределы откровенности, Тиккирей. Я не могу нарушить приказ совета, не могу переступить через данное слово. Помнишь, как умер агент Инея, лейтенант Карл?
– Его звали Карл? – спросил я. Глаза я не открывал.
– Да. Я помню имена всех, кого убил… Тиккирей, я не мог сказать тебе, что ты – клон нашего противника. Я даже не успел бы договорить, Тикки.
– А теперь можешь? – спросил я.
– Теперь могу.
– Что-то изменилось? Это из-за переговоров о перемирии?
– Да, – сказал Стась.
И вдруг я понял – сейчас он врет. Это вовсе не из-за переговоров. Тут что-то другое. Но врет Стась не мне, а тем, кто смотрит сейчас на нас, тем, кто анализирует каждый обертон голоса, дрожь каждого мускула, каждую выкатившуюся из глаз слезинку и выступившую на лбу капельку пота. Он врет – и хочет, чтобы я это знал. Только я.