– Одного не пойму, – закончила она уже за ужином. – Если они засыпали вход, к чему была еще эта несчастная «мумия»? Он меня так напугал, что не знаю, как и когда я потеряла фигурку. Я даже не успела ее как следует рассмотреть, – добавила Салли с неподдельной грустью.
– А я, кажется, понимаю, – ответил полускрытый в клубах дыма Смуга. Когда все посмотрели на него, он добавил:
– Это дело рук безумца!
Уже наступила ночь, но для наших героев еще не пришла пора отдыха и сна. Необходимо было действовать и действовать быстро. Объяснения Салли не оставляли сомнений в том, что Томек, Новицкий и Патрик оказались в такой ситуации, которую было бы слишком мягко назвать опасной. В лагере на ночь осталась одна Салли; Вильмовский взял с собой одного из слуг-арабов и переправился на другой берег, чтобы сообщить о случившемся полиции. Смуга и Абер сели на ослов и поехали на встречу с монахом-коптом, жившим в одиночестве неподалеку от деревеньки Мединет Хабу.
Дорога шла по скальным, каменистым, пустынным ущельям. Когда она спускалась, неожиданно открылся вид на прекрасную долину с великолепным храмовым ансамблем! [120] За ним раскинулись пальмы, сады, куполообразные строения Мединет Хабу. Но Смуга и Абер ничего этого даже не заметили. Было уже светло, когда они остановились у развалин и у деревни, перед увенчанной куполами, небольшой коптской церковью Святого Феодора. Узкая комнатка вела через опоясывающие церковь белые стены. Монаха – представительного старца – они застали копающимся в своем садике. Худощавый, высокий, с прямым носом и остроконечной, сияющей белой бородкой, он выглядел очень внушительно. На загорелом его лице выделялись чуть раскосые темные глаза. Он неплохо говорил по-английски. Монах склонил голову в знак приветствия и с радостью принял Приветы от своего каирского друга.
– Вы христиане? – спросил он.
Смуга подтвердил, а Абер ответил:
– Я нет. Но я верю в единого Бога.
Старик кивнул и пригласил гостей войти в церковь. Их встретили побеленные голые стены и общий убогий вид. Они задержались перед скромным деревянным алтарем, украшенным какой-то любительской картиной. Над алтарем на стене был укреплен большой крест, напоминающий древнеегипетский символ жизни. У подножия алтаря лежали букетики из цветов и трав. Глинобитный пол покрывали циновки, как в мечети. Монах опустился на колени. Молился он на арабский манер, отбивая поклоны. Смуге ничего не оставалось, как тоже опуститься на колени. Абер уважительно склонил голову.
Жилище отшельника было таким же скромным, как он сам и его церковь. Хозяин усадил гостей за стол, поставил перед ними кувшин с козьим молоком и тарелку с финиками. Потекла спокойная, неторопливая беседа. Когда гостям, наконец, удалось изложить, что их сюда привело, монах заметно обеспокоился.
– Вы говорите, они шли сюда, в Мединет Хабу и ко мне… У нас такое нередко бывает… – он замолчал, на минуту задумался.
– Ну что ж, завтра воскресенье, будут прихожане. Я поговорю, может, кто-то что-то видел. Я дам вам знать, пришлю кого-нибудь в лагерь, – подвел монах итог разговору.
Несмотря на усталость, гости, подгоняемые тревогой, не остались на ночлег, отправившись назад, в лагерь.
* * *
Уже несколько дней Садим был в печали. Дети старались не попадаться ему на глаза, а на жену, которая осмелилась его о чем-то спросить, он рявкнул с такой злостью, что та в испуге убежала. Как это было в его обычае, к вечеру он вышел из дома и направился к скалам, окружавшим деревню. Ему хотелось посидеть над обрывом, отдохнуть, глядя на долину Нила. Солнце медленно клонилось к западу, когда он добрался до места.
– Садим, – вдруг услышал он свое имя и увидел вожака.
– Да… господин…
– Почему ты шатаешься вокруг лагеря гяуров?
– Я не шатаюсь, господин. Просто так…
– Ты ведь знаешь, что плохо выполнил задание.
– Нет, господин! Я сделал все, как ты сказал.
– Женщина жива и здорова.
– Я завалил выход…
– А она выбралась. Что ты на это скажешь?
– Я не знаю, господин.
Вожак шаг за шагом приближался к нему, а Садим шаг за шагом отступал к обрыву.
– Садим, ты хочешь меня предать?
– Нет, господин, нет! Я… Я сделал все, как ты сказал.
– Я вижу измену в твоих глазах. Вижу…
Вожак захохотал диким смехом.
– Господин, – простонал Садим. – Пощади! Не убивай!
– Убивать тебя? Я? Тебя? Я, владыка Долины – тебя, прислужника? Я не убиваю людей! – он сделал шаг к Садиму, второй, третий… Тот в ужасе, не отрывая взгляда от глаз вожака, резко отступил назад, закачался и рухнул в пропасть. Громкий крик заметался между скал, ему вторил короткий жуткий смех. Эхо разнесло этот крик и этот смех, будто плакали горы.
– Я не убиваю людей, – повторил «фараон». – Они сами за меня это сделают.
И он растворился в темноте.
Вильмовский вернулся в лагерь с двумя полицейскими из Луксора и целой командой рабочих. Один полицейский вместе с рабочими и Абером немедля отправился к пещере, чтобы расчистить засыпанный вход, поставить охрану, составить рапорт. Второй, родом из деревни Эль-Курна, остался в лагере.
– Меня зовут Мухаммед Расул, – представился он. – Я привез с собой телеграмму из Каира для господина Смуги.
– Из британского посольства, – сказал Смуга и прочитал вслух: «О вас знаю – точка – возвращайтесь немедленно».
– Вместе с телеграммой пришло распоряжение, чтобы найти вас в луксорской гостинице, либо на западном берегу Нила, – продолжал полицейский.
– Когда поступило это сообщение?
– Вчера вечером. Мы оставили известие в «Винтер палас», поскольку вы там значились.
– Увы, слишком поздно! Вы видите, в каком мы положении.
– Вижу! Мы этим делом занимаемся, уже давно ищем «фараона», да пока напрасно. Но о вашем приезде нам ничего не было известно, – сказал полицейский с упреком в голосе.
– Мы договорились встретиться здесь с друзьями. Если бы так и было, у нас оказалось бы достаточно информации, чтобы связаться с полицией, – пояснил Смуга. – А тем временем друзья исчезли, жену одного из них пытались убить.
– Сделаем все что в наших силах, – ответил Мухаммед, использовав ничего не значащие заверения, которыми пользуются все полиции мира. Затем добавил: