Обмякшее тело Андрея сотрясалось от Васиных ударов по его дряблым старческим ягодицам. Казалось, Вася вколачивал в дворянскую задницу босса всю свою классовую ненависть. Кончив, он заботливо положил его бесчувственное тело на бочок, и, подмигнув мне, вышел из спальни.
Андрей лежал в позе эмбриона, не шелохнувшись. Из распухшего, натертого до темно-розового цвета ануса вытекала сперма, смешанная с чем-то желтым, тщательно пережеванным. «Овсянка, сэр!» – вспомнился глупый анекдот.
Я потрепала его по волосам.
– Ты жив?
Он повел вокруг мутным невидящим взглядом.
– Господи, как стыдно…. Я ничтожество…я мразь… грязь… слякоть…плесень… дерьмо… Эпитеты, кажется, перестали иметь отношение к человеку. Я вспомнила дождь в день нашего знакомства и погладила Андрея по голове.
– Не надо… я не заслуживаю этого…, – всхлипнул он.
Голый Вася вернулся в спальню. Его член был приподнят эрекцией, в глазах стоял вопрос «что делаем дальше?». Получался двойной вопрос.
– Сядь! – Указала я ему на кресло в углу спальни.
Он послушно сел. Я понимала, что в этой пьесе от меня требовалось сказать Андрею – «Теперь иди и отсоси у него!» И тогда будет мне счастье. Я понимала, но не могла.…К голому старику я чувствовала жалость, а к голому крепышу брезгливость и отвращение.
Но пьесу надо было доигрывать. Нельзя уйти со сцены, прихватив с собой ружье со стены. Это не по Станиславскому…
– Я хочу посмотреть, как ты сосешь, – сказала я Андре. – Сделай это.
Андре замычал и пополз на четвереньках к Васе. Овсянка текла по его белым ляжкам, отвисшие яйца болтались как у старого кобеля. Я почувствовала, что больше не могу на это смотреть…
Андрей подполз к Васе, постоял между его ног с опущенной головой. Вася сдвинулся ниже, подав эрегированный член ко рту босса, ухмыльнулся и закрыл глаза. Андрей поднял «морду» вверх, будто собирался заскулить, но вдруг поднялся неожиданно резко для его возраста и породы.
– Все. Хватит. – Произнес он, и, пошатываясь, вышел из спальни.
Вася провел рукой по моей ноге и плотоядно осклабился.
– А мне дашь?
– Неа..
– Что так?
– Болею….
– Ааа…, – проговорил он равнодушно.
Он расставил ноги шире и с удовольствием почесал мошонку, как пес в любимом хозяйском кресле в отсутствии хозяина.
Выходя из ванной одетая, я услышала голоса в прихожей.
Васин: «Андрюш, ну я тебя прошу, ты же обещал…» и через минуту Андре: «Сколько тебе надо?»
Дверь ванной закрылась громче, чем я ожидала, и Вася перешел на шепот.
Вставив довольное лицо в проем двери гостиной, он расплылся в прощальной улыбке:
– До свидания, Танюша! Очень приятно было с вами познакомиться!
– Мне тоже. До свидания, Вася! – Сплющила я ответную гримасу.
Проводив гостя, Андрей, в синем бархатном халате, опустился на диван. Пола халата съехала в сторону, обнажив волосатую ногу. Синий бархат на белой коже дивана уводил мысли к морям, штормам и Айвазовскому, а волосатая нога к недавнему прошлому…
– Ну, как тебе Вася? – спросил Андре.
– По-моему, говнюк.
Он улыбнулся и налил себе коньяку.
– Будешь?
– Нет. Спасибо… Мне вообще-то пора уже…
Он помолчал.
– Я тебе совсем опротивел…., – тихо произнес он. – Испуганные глаза не лгут…
– Почему испуганные?
– Это из Сердца ангела…
Я почувствовала, что должна выплеснуть накопившееся. Именно сейчас…
– Вот не зря все-таки портрет Ильича висел на самом видном месте во всех детских садах, и каждому сидящему на горшке будущему советскому человеку не какалось без его заветов! – Понесло меня. – Марксизм-Ленинизм вбит намертво. Это я о классовой ненависти, которую надо испытывать, чтобы заставлять тебя делать то, что ты якобы не хочешь, но делаешь только по требованию дамы. На эту роль идеально подойдет служанка, кухарка, разносчица пиццы, какая-нибудь одуревшая от увиденного боХатства хохлятская золушка, ненавидящая тебя в глубине души всем своим ливером, но вынужденная угождать. Я не гожусь на эту роль, Андрей… Для меня ты – умный, интересный собеседник, неординарный человек, чувствующий, думающий и вообще, редкий тип. Зависти к деньгам и возможностям, а соответственно, и классовой ненависти, у меня к тебе нет, несмотря на то, что пособие в моей конторе нельзя назвать деньгами. И это не позерство, я слишком хорошо знаю, какие недетские проблемы приходят со всем этим… Как говорится – «многие знания, многие печали»… В общем, я не гожусь… Вот…
Он выслушал мою тираду молча, глотнул коньяку.
– Мою бабку по отцу однажды позвали в гости дальние родственники, коих она не очень жаловала. Ехать к ним она не хотела и послала телеграмму следующего содержания: «Приездом воздержусь ввиду отсутствия сил и дурной погоды». Я эту телеграмму храню до сих пор… Ладно… Ты права. Пора заканчивать. На Манхэттене развелось слишком много Мефистофелей….
Он встал, оправив полу халата. – В кабинете на столе деньги лежат. Возьми, если тебе надо…
Из прихожей в приоткрытую дверь кабинета я увидела на столе пачку пятитысячных купюр высотой с Васин эрегированный член.
– Возьми, возьми…, – перехватил мой взгляд Андрей, вышедший меня провожать.
– Спасибо. В следующий раз…, – благородно выдавила я из себя ответ.
– Ну, как знаешь… Что я буду делать без тебя?
– Книжку прочти. Ромен Гари. Дальше ваш билет недействителен. Она прямо про тебя…, – сказала я возле двери.
– Не слышал.…
– Французский писатель, между прочим.
– Прочту…
Он поцеловал меня в щеку и, мне показалось, с облегчением закрыл за мной дверь…
Недели через две я получила смс: «Привет. Это Андре. Я в скайпе. Один сейчас. Хотел бы тебя увидеть. Это возможно?»
Монитор показывал Андре, сидящего в просторном помещении в зеленом бархатном халате, большое окно с легкими белыми шторами, поймавшими в свои сети яркое французское солнце, цветы, светлые стены, темную мебель и совсем чужой воздух…
– Привет! – Сказал он радостно. – Рад тебя видеть. Хоть так…
– Привет. Я тебя тоже. Где это ты так красиво сидишь?
– На даче.
– Здорово…
– Я книжку осилил. Француза твоего…
– И как тебе? Узнал себя?
– Себя нет…. У каждого мужчины это по-своему. У меня, во всяком случае, все не так. Автор достаточно далек от той жизни, которую он пытается описать – имею в виду жизнь «богатых». Фантазии человека, которого пустили посмотреть в щелочку.