Алена с удивлением рассматривала музей.
— Собака… с памятника? — с удивлением догадался доктор, указывая на бронзовую тварь.
Швондер вытянулся, глаза его блеснули.
— Не сметь называть собакой! Это товарищ Полиграф Шариков, красный командир!
— Позвольте… Но ведь это — собака, — смущаясь, сказал Борменталь.
— Для конспирации, — понизив голос, пояснил Швондер. — Красный командир, говорю.
— У-у, какой красный командир, — протянула Алена, дотрагиваясь до несимпатичной оскаленной морды собаки.
— Сберег от вредителей. Прекрасной души человек… А все дед ваш! — с угрозой произнес Швондер.
Он распахнул створки шкафа. Полки были уставлены папками. Швондер извлек одну. На обложке было написано «Борменталь И. А. Начато 10 февраля 1925 года. Окончено 2 мая 1937 года».
— Ввиду истечения срока давности… — сказал старик, обеими руками передавая папку Борменталю.
— Маринка, смотри! Колоссальная удача!.. Да иди же сюда быстрей! — Борменталь торжествующе бросил папку на стол.
Жена оторвалась от газеты, недоверчиво посмотрела на Митю, затем нехотя подошла к столу.
Борменталь, волнуясь, развязал тесемки папки и раскрыл ее. С первого листа смотрела на них фотография Ивана Арнольдовича Борменталя с усиками, в сюртуке и жилетке покроя начала века, с галстуком в виде банта.
— Смотри! Это мой дед! — провозгласил Борменталь. — Я же его не видел никогда. Даже не представлял — какой он. А он здесь работал, оперировал…
Дмитрий выложил на стол кучу документов из папки, стал перебирать. Марина смотрела без особого интереса.
— А вот профессор Преображенский, — Борменталь поднял со стола фотографию. — Тот, что на памятнике… Между прочим, гениальный хирург!
— Митя, где ты это взял? — спросила жена.
— Это мне Швондер дал. Чудный старик. Немного в маразме, но все помнит…
— Дарья Степановна говорит — он тут дров наломал, — сказала Марина.
— Знаю, — кивнул Борменталь. — Время было такое. Одни оперировали, другие… сажали…
— Не понимаю! — Марина дернула плечом и отошла от стола.
Борменталь извлек из бумаг тонкую тетрадку.
— Господи! Дневник деда… — Борменталь уселся за стол, в волнении раскрыл тетрадь и начал читать вслух: — «История болезни. Лабораторная собака приблизительно двух лет от роду. Самец. Порода — дворняжка. Кличка — Шарик…»
— Очень интересно! — иронически пожала плечами Марина, снова погружаясь в газету.
Борменталь заскользил глазами по строчкам.
— Чудеса в решете! Слушай!.. «23 декабря. В 8.30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика и вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками…»
— Чем? — поморщилась Марина. — Митя, пощади!
Борменталь обиженно засопел, но чтение вслух прекратил. Однако про себя читал с возрастающим интересом, постепенно приходя во все большее и большее изумление.
Наконец он вскочил со стула и обеими руками взъерошил себе волосы.
— Невероятно! Оказывается, это никакая не легенда! — он кинулся в кухню, схватил чашку, быстро налил себе половником компота из кастрюли, отхлебнул.
Марина с тревогой следила за ним.
— Была такая операция! Собака стала человеком! — провозгласил Борменталь. — Это потрясающе!
— Да что же в этом потрясающего, Митя? Собака стала человеком. Ты подумай. Кому это нужно? — возразила жена.
— Ты ничего не понимаешь в науке! — запальчиво воскликнул Борменталь. — Необыкновенная, потрясающая удача!
— Не понимаю, чему ты радуешься. Встретил мерзавца, который ухлопал твоего дедушку, — и радуешься!
— Радуюсь победе разума! И тому, что деда нашел. Я же не знал о нем ничего… — Борменталь подошел к клавесину, откинул крышку. — Ничего не осталось, кроме вот этого! — он ткнул пальцем в клавишу. — Представь себе: были Борментали. Много Борменталей. Несколько веков! И вдруг одного изъяли. Будто его и не было. А?! Что это означает?
Борменталь сыграл одним пальцем «чижика».
— А… что это означает? — не поняла Марина.
— А это означает, что я бездарь без роду и племени! Даже сыграть на этой штуке не могу! — внезапно огорчился он и в сердцах захлопнул крышку. — Все надо начинать сначала. Накапливать это… самосознание.
Раздался стук, в комнату просунулась голова Кати.
— Дмитрий Генрихович! Пандурин пришел, палец сломал.
— Об кого? — деловито спросил Борменталь.
— Об Генку Ерофеева.
— Сейчас приду. Обезболь пока.
— Да чего его обезболивать? Он уже с утра обезболенный, — Катя скрылась.
Борменталь натянул халат, вдруг приостановился, мечтательно посмотрел в потолок.
— Эх, показать бы им всем…
— Кому? Алкашам? — не поняла Марина.
— Мещерякову и всем этим… нейрохирургам. Они еще услышат о Борментале!
И он молодцевато вышел из дома, хлопнув дверью.
— Мам, зачем мы из Воронежа уехали? — уныло спросила появившаяся из своей комнаты Алена.
Швондер сидел в пионерской комнате на фоне горнов, барабанов и знамен. Был он при орденах, гладко причесан и чисто выбрит. Перед ним сидели на стульях скучающие пионеры и бдительные учительницы.
— Историю знать надо, — привычно скрипел Швондер. — Нынче на ошибки валят. Ошибки были. Но все делалось правильно. Потому что люди были правильные… Взять, к примеру, товарища Полиграфа Шарикова. Я с ним познакомился в двадцать пятом году. Что в нем главное было?.. Беспощадное классовое чутье. Полиграф прожил короткую и яркую жизнь. Был героем Гражданской войны, о нем легенды складывались…
Швондер надолго замолчал, мысленно залетев в прошлое.
— Михаил Михайлович, вопрос разрешите? — предупредительно встряла пионервожатая.
— А? — Швондер приложил ладонь к уху.
— У товарища Шарикова были дети и внуки? Мы бы их в школу пригласили, устроили вечер памяти! — громко прокричала пионервожатая к явному неудовольствию пионеров.
Швондер задумался, потом вдруг встрепенулся.
— Этому не верьте! Враги распустили слух, что Полиграф был собакой. Я с ним в бане мылся, извините! Он человеком был!
Пионервожатая, догадавшись, что Швондер не понял вопроса, принялась строчить ему записку. Пока она писала, Швондер развивал свою мысль.
— Врагов много было. Всех не передушишь, хотя старались. Сделали много… Но контра имеет особенность прорастать… Что у вас?