Восходя по ступеням этой иерархии евнухов, мы найдем во главе ее первого евнуха дворца. Это лицо, являющееся как бы маршалом империи, вторым вельможей после великого визиря».
Наконец распахнулись третьи двери, и взору Гаруна предстал роскошный зал со стройными колоннами и несколькими фонтанами. Тут и там были женщины самой разнообразной внешности, возраста и цвета кожи, но почти все смуглые, молодые, красивые и одетые в нарядные костюмы. Многие из них отличались роскошными косами; у других на плечах надеты были длинные украшения, составленные из восьми или десяти больших золотых монет; у некоторых по обе стороны лица висели подвески из крупного жемчуга. Бряцание золотых монет при каждом движении головы или тела, разнообразие и блеск цветов их костюмов, различные виды их трубок, то зеленых, то красных, то голубых – все это вместе взятое придавало особенно интересный характер этому обществу. Неумолчный щебет делал их, ярко разодетых, похожими на диковинных птиц, запертых в позолоченную клетку.
Первый евнух, склонившись почти пополам, проговорил:
– Сие есть подлинное украшение короны твоего величества. Дев обучают долго, и лишь прошедшие всю науку могут предстать перед глазами властелина.
– Чему же их, несчастных, обучают? – спросил Гарун, лишь для того чтобы показать, что он внимателен к словам своего царедворца, которого успел про себя назвать «первой тушей гарема».
– О, повелитель, их науки разнообразны. Сладострастная гармония позы, походки и жеста, мелодичное пение и томный танец, поэтичная и цветистая речь, тонкая интонация, красноречивая нежность взгляда, привлекательная мягкость манер, сладостные ласки – одним словом, все, что самый блестящий изыск может прибавить к женскому очарованию…
– И все? Более ничего не должны уметь те, кто самой судьбой предназначен украшать наш мир и услаждать монарший взор?
– Отчего же? Те, у кого красивые руки, умеют как бы невзначай показать тонкие, окрашенные хной пальцы. Есть способы сделать непроницаемым или прозрачным муслин яшмака, удваивая складки или укладывая их в один слой, а можно чуть приподнять или опустить несносную маску, сделать шире или уже щель между нею и головным убором. Между двумя этими белыми покровами блестят, как агатовые звезды, самые восхитительные в мире глаза, еще более яркие от подведенных век и словно вобравшие в себя всю выразительность лица, наполовину скрытого. Каждая из твоих рабынь, о повелитель, прекрасно знает, что в ней есть достойного и прекрасного, и умеет наилучшим образом показать это.
«Аллах всесильный и всевидящий, – Гарун готов был расплакаться. – Они умеют только это…»
– Могут ли сии гурии поддержать разговор, знают ли они иноземные языки, знакомы ли им музыкальные инструменты?
– О-о-о, – лицо первой туши гарема расплылось в предовольной улыбке. – Девы любят и умеют музицировать, им ведомо стихосложение, многие из них происходят из иных земель и потому владеют не только речью твоей, о солнце нашего мира, страны, но и речью страны, давшей им жизнь…
«Хорошо хоть так…»
– Но есть среди дев и куда более разумные, чем те, каких ты видишь здесь, в Нижнем саду. Ибо эти девы есть первая услада повелителя – услада тела. Те же, кто умеет больше и знает больше, кто может поддержать разговор после страстных объятий, отдыхают в Верхнем саду. Если ты желаешь увидеть их, я проведу тебя.
– Я приказываю тебе сделать сие тотчас же! Должно быть, шакал, ты решил, что с молодого халифа будет довольно и малого?!
О, Гарун разгневался всерьез! И не потому, что этот жирный боров хотел от него что-то утаить. А потому, что посмел примерить на молодого властителя свои взгляды.
Кадир-паша, должно быть, давно не сталкивался с монаршим гневом. Ибо лицо его побелело от страха, спина согнулась еще ниже, а шаги стали еще мельче.
«Так-то лучше», – с удовольствием подумал Гарун, не торопясь догонять удаляющуюся жирную спину.
Несколько ступеней, выложенных черным каррарским мрамором, привели халифа в Верхний сад. Юноша знал, что подлинные мастера своего дела трудились над устройством этого чуда. Ибо в нем цвели, благоухали, плодоносили и услаждали взор сотни растений. Однако разница между предположением и зрелищем, представшим взгляду молодого халифа, была более чем разительной. Верхний сад ошеломлял и сбивал с ног новичка смесью запахов и цветов.
– Воистину, сие есть сад из самых сладких мечтаний, – нараспев проговорил Кадир-паша. – Сад, где есть все, что желательно душе и услаждает очи. Я, ничтожный, осмелюсь вспомнить слова давней сказки, дабы описать то, чему ты, о юный властелин, стал сейчас свидетелем.
Гарун милостиво кивнул. Он почти не слушал первого евнуха, ибо вовсе не для сказок и стихов сейчас поднялся в Верхний сад. Однако все, о чем говорил поэт, было чистой правдой.
– «Там были высокие колонны и строения, уходящие ввысь, и были у сада сводчатые ворота, подобные дворцовым, и лазоревые ворота, подобные вратам райских садов, а над ними были виноградные лозы всевозможных цветов: красных, подобных кораллам, черных, точно носы нубийцев, и белых, как голубиные яйца… И были в этом саду плоды разнообразные и птицы всех родов и цветов: вяхири, соловьи, певчие куропатки, горлинки и голуби, что воркуют на ветвях; в каналах его была вода текучая, и блистали эти потоки цветами и плодами услаждающими… И были в этом саду яблоки – сахарные, мускусные и даманийские, ошеломляющие взор… И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна и Айн-Таба… И были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях – красные и зеленые – смущали разум и взоры…»
– Довольно! – прикрикнул на первого евнуха Гарун. – Должно быть, ты заплыл жиром не только снаружи, но и изнутри, если считаешь своего повелителя безголовым сопляком. Я могу продолжить твои слова, ничтожный! «И были в этом саду всякие плоды, цветы, и зелень, и благовонные растения – жасмин, бирючина, перец, лаванда и роза во всевозможных видах своих, и баранья трава, и мирт, и цветы всяких сортов. И это был сад несравненный, и казался он смотрящему уголком райских садов: когда входил в него больной, он выходил оттуда как ярый лев. И не в силах описать его язык, ибо таковы его чудеса и диковинки…»
– О, повелитель! – Толстяк рухнул на колени. – Не гневайся, ибо столь редко я, ничтожный раб, встречаю мудрость в человеке столь молодом… И столь прекрасном, как мой властелин…
Последние слова Гаруну не понравились особенно, как и тон Кадира. Было в нем что-то одновременно гадкое и заискивающее – так неугодный муж пытается подольститься к своенравной жене.
– Прочь, раб! – Гарун не хотел, да и не мог сдержать гнев. – Жди наше величество в селамлике. Мы решим твою судьбу позже.
В глазах Кадира полыхнул гнев, ибо приказание было отдано в присутствии других евнухов и целого десятка красавиц, раскинувшихся на кушетках в саду в привычной истоме, однако ослушаться он не посмел. О, эти все были куда умнее: они не пялили на халифа глаза, бесстыдно выставляясь напоказ. Они спокойно ждали мига, когда можно будет скромно и немногословно поведать о своих достоинствах.