– Ты хочешь сказать, что я никогда не бываю рассеянным? – подозрительно спросил дьявол.
– Ты сказал, – ответил Бог.
– Меня беспокоит один вопрос, – сказал дьявол. – Можно ли назвать сахарный тростник мыслящим тростником?
– Это тебе Фидель Кастро поручил спросить? – насмешливо заметил Бог.
– Нет, это я сам! Умоляю, ответь мне на этот вопрос!
– Ах, да! – вспомнил Бог. – Дьявол – сладкоежка. Запомни раз и навсегда: сладость сладости и сладость мысли не умещаются в одной голове.
– Тем хуже для такой головы! – мрачно ответил дьявол. – Я докажу, что сладость сладости сильней! Собственно, я уже это доказал!
– Если б доказал, не спрашивал бы, – ответил Бог.
– Человек грешит, – уверенно продолжал дьявол, – потому что недобрал сладости. Все его грехи отсюда!
– Когда он поймет, пусть иногда горькую, сладость мысли, он ограничится сладостью арбуза, – спокойно ответил Бог.
– Человек никогда не ограничится сладостью арбуза! – вскричал дьявол. – Никогда! Вот почему твой замысел обречен! Человек любит женщин, власть, богатство! Даже обман ему сладостен! Человек влюбчив, вернее, влипчив, и ты с этим ничего не поделаешь!
– Вот отлипнет он от тебя, и все пойдет по-другому, – сказал Бог, – но это он должен сделать сам.
– Ничего нет выше сладостной дрожи соблазна! – воскликнул дьявол. – О, если б твое учение вызывало сладостную дрожь соблазна! Все люди, и я вместе со всеми, ринулись бы за тобой!
– Ты с ума сошел! – повысил голос Бог. – Это все равно что слушать музыку Баха в публичном доме!
– А почему бы не слушать музыку Баха в публичном доме? Где же равенство? – дерзко спросил дьявол.
– Ритмы не совпадают! – оборвал его Бог. – И хватит об этом! Соблазн – энергия любви в когтях у дьявола. Для любящих нет соблазна. Поэтому мое учение основано на любви.
(Опять забыл кусок диалога.)
– По-моему, тебе вообще страстности не хватает, – упрекнул дьявол Бога.
– Страстность я проявил один раз, когда создавал человека. Но, чтобы сохранить человечество, нужна мудрость, а не страстность. Страстность, как и в постели, всегда предчувствие конца. А у меня впереди вечность… Кстати, о человеке… Один шалунишка, – кивнул Бог на Землю, – сейчас сказал своему отцу: ты говоришь, что Бог создал человека по своему подобию. А у нас в учебнике написано, что есть человекообразные обезьяны. Значит, обезьяна похожа на человека, человек похож на Бога, и выходит – Бог похож на обезьяну.
– Ха! Ха! Ха! Держите меня! – расхохотался дьявол. – Устами младенца – сам знаешь что! Я надеюсь, ты его не накажешь за эту логическую цепочку?
– Нет, конечно, – сказал Бог, – но какой ученый дурак ввел этот термин? И куда смотрела церковь?
– Кто бы ни ввел – метко замечено! – воскликнул дьявол. – А что лучше, – после некоторой паузы вкрадчиво спросил дьявол, – роза или бутон розы?
– Розу надо нюхать, – ответил Бог, – у нее нет другого будущего. А бутоном надо осторожно любоваться. Он – путь к розе. А путь – всегда радость.
– Одновременно нюхать розу и, скосив глаза, осторожно любоваться бутоном? – с такой невинной иронией спросил дьявол, что Бог ее даже не заметил.
– Можно и одновременно, – простодушно ответил он.
– Старческие радости! – воскликнул дьявол. – Зачем мне занюханная роза! Бутон распотрошить – вот упоение! Распотрошить! Тут сразу проглотишь и бутон, и будущую розу, и путь к ней! Распотрошить – лучшее слово в языке!
– Так думают все бунтовщики, – вздохнул Бог. – Им скучен путь, а это самое интересное в жизни.
– Но если ты так круто не согласен со мной, почему ты меня до сих пор не уничтожил? – спросил дьявол.
– Глядя на тебя, я узнаю истинное состояние человечества, – отвечал Бог, – хотя ты, конечно, действуешь вполне самовольно. Именно потому, что ты действуешь самостоятельно, ты мой точный инструмент.
– Взбесившийся инструмент, ты хочешь сказать? – язвительно заметил дьявол.
– Инструмент, отражающий степень бесовства людей, хочу я сказать, – спокойно поправил его Бог.
– Кстати, – вспомнил дьявол, – несмотря на то, что, по твоей мерке, за мной тысячи грехов, я не внушал Иуде предать твоего сына… Соблазнами этого мира пытался его прельстить, но не предавал.
Но как сын Бога не мог разглядеть в Иуде предателя? Всюду таскал его за собой. Было время разглядеть его, но он не разглядел. Разве это не глупо? Кажется, у него и с юмором было не все в порядке…
– Подозрительность – величайший грех, – отвечал Бог. – Лучше погибнуть от предательства друга, чем заранее заподозрить его в предательстве. Заподозрить человека в предательстве – осквернить Божий замысел в человеке.
Мой сын, конечно, видел все слабости Иуды. Но: «Ты меня предашь», – сказал он только тогда, когда убедился, что в душе Иуды этот замысел вполне созрел.
Мой сын до последнего мгновения ждал, что Иуда найдет в себе силы самому разрушить в себе этот замысел, не дав ему созреть.
А с юмором у моего сына было все в порядке. Но апостолы, потрясенные его гибелью, сочли неуместным вспоминать все его шутки. И напрасно.
– Если ты так жаждешь, чтобы люди в тебя поверили, почему ты не дашь точный знак своего существования?
– Тогда они придут ко мне ради выгоды или из страха. Но такая насильственная вера ничего не дает человеку. И они испортят мой замысел. Они придут ко мне без той душевной работы, которая с радостной добровольностью приведет их ко мне. Но, в сущности, такой знак есть… Стой! – вдруг воскликнул Бог с лицом, искаженным внезапной болью. – Японский мальчик, назначенный на какую-то должность в классе, спешил на школьное собрание. В метро, поняв, что он безнадежно опоздал на собрание, он только что бросился под поезд, и поезд раскромсал его! Вечная слава японскому мальчику! Вот оно, японское чудо!
– Ты же его мог остановить! Почему ты его не остановил?! – воскликнул дьявол. – Даже я никогда не причинял зла детям!
– Если бы я его остановил, погибло бы все человечество, – печально сказал Бог. – Но я никогда не забуду японского мальчика.
– Пусть погибло бы все человечество, а мальчик остался бы жив! – возразил дьявол. – Говорят, я жестокий! Это ты жестокий! Да и почему бы погибло все человечество? Отговорки!
– Молчи, болван! – крикнул Бог. – На моем сердце миллионы шрамов от боли за человека! Если б я остановил японского мальчика, я должен был бы остановить все войны, все жестокости людей! Если я буду все это останавливать, люди никогда не научатся самоочеловечиванию. О, если бы пример этого японского мальчика заставил корчиться от стыда всех взрослых людей, забывших о своем долге!
И если бы я спас его, как бы взглянули на меня души невинных людей, именно в этот миг погибших на Земле?! И каждая такая душа была бы вправе спросить у меня: а почему ты меня не спас? Что я этой душе отвечу?