Опасный ответ прозвучал далеко не сразу.
— Я государственный служащий, — наконец сказала Ивонн механическим голосом участника телевикторины. — На самом деле меня зовут иначе. Где я работаю — не твое дело. Впрочем, вряд ли ты хочешь знать именно это. Меня, как и тебя, нашел Гектор. Но, опять-таки, ты спрашиваешь не об этом. Тебя интересует моя ориентация. А также — не хочу ли я с тобой переспать.
— Ивонн, я ничего такого не имел в виду! — неискренне запротестовал Люк.
— К твоему сведению, я замужем за человеком, которого горячо люблю, у нас трехлетняя дочь, и я не хожу налево, даже с такими славными парнями, как ты. Так что давай-ка доедим суп, — предложила она.
И тут, как ни странно, оба добродушно расхохотались, после чего мирно разошлись по своим углам. Напряжение спало.
А Гектор? После трех месяцев общения, хоть и урывками, Люку так и не удалось постичь Гектора. Лихорадочный взгляд, непристойные тирады в адрес высокопоставленных мошенников — источника всех зол… Досужие языки в конторе намекали, что Гектор, спасая семейный бизнес, прибег к отточенным за долгие годы службы на «темной стороне» методам, которые даже по крайне сомнительным лондонским стандартам считались бесчестными. Что же повлекло его в крестовый поход против могущественных злодеев — месть или чувство вины? Олли, обычно не склонный сплетничать, не сомневался: познав на собственной шкуре запрещенные приемы городской элиты и отплатив той же монетой, Гектор в одночасье превратился в ангела мщения.
— Он дал обет, — признался Олли на кухне однажды поздно вечером, пока они ждали появления Гектора. — Прежде чем покинуть наш мир, он хочет спасти его. Даже если это его убьет.
Люк вечно беспокоился. С самого детства он тревожился обо всем подряд — примерно так же, как влюблялся.
Он одинаково волновался о том, не отстают или не спешат ли на десять секунд его часы, и о том, куда катится брак, пустой и безжизненный во всем, кроме кухни.
Он беспокоился, нет ли у постоянных истерик Бена иной причины, кроме переходного возраста, и не настраивает ли Элоиза мальчика против отца.
Он беспокоился о том, что хорошо ему только на работе, а за ее пределами — даже сейчас, на улице — в голове у него сплошная неразбериха.
Он беспокоился о том, что зря, наверное, не придавил свою гордость и отверг предложение Королевы кадров походить к психологу.
Он беспокоился о Гейл, о своем влечении к ней и ко всем девушкам, похожим на нее, — к девушкам с огоньком в глазах вместо мрачного облака, которое окутывало Элоизу даже в самые солнечные дни.
Он беспокоился о Перри и старался ему не завидовать. Люк гадал, какая ипостась одержит верх в чрезвычайных обстоятельствах — бесстрашный искатель приключений или наивный университетский моралист. И есть ли вообще разница?
Он с тревогой думал о неизбежной дуэли между Гектором и Билли-Боем Мэтлоком: кто из них сорвется первым? Или притворится, что сорвался.
Покинув безопасную сень Риджентс-парка, Люк смешался с толпой воскресных покупателей, жаждущих скидок. Расслабься, сказал он себе, все будет в порядке. За штурвалом не ты, а Гектор.
По пути он отмечал все, что бросалось в глаза. После Боготы городские приметы приобрели для него особое значение. Если меня похитят — это последнее, что я увижу, прежде чем мне завяжут глаза.
Китайский ресторан.
Ночной клуб.
Книжный магазин.
Запах молотого кофе, который я чувствовал, когда боролся с нападавшими.
Занесенные снегом сосны на картине, которую я увидел в витрине сувенирного магазинчика, прежде чем меня оглушили.
Дом номер девять, в котором я заново родился. Три ступеньки до двери. Теперь веди себя как нормальный человек.
Гектор и Мэтлок между собой не придерживались формальностей — возможно, так у них издавна повелось — лишь кивок и молчаливое рукопожатие двух ветеранов и давних противников, готовящихся к очередному раунду. Мэтлок пришел пешком — шофер высадил его на углу.
— Красивый ковер, Гектор, — сказал он, медленно оглядываясь и, судя по всему, укрепляясь в худших своих подозрениях. — Когда речь о соотношении цены и качества, против Уилтона [7] не попрешь. Добрый день, Люк. Кроме вас двоих никого? — Он передал Гектору свое пальто.
— Прислугу я отпустил на ипподром, — откликнулся тот.
Мэтлок был широкоплечий здоровяк, большеголовый и на первый взгляд добродушный; ходил он слегка пригнувшись, как бывший регбист-форвард. Его мидлендский акцент, если верить гулявшим по первому этажу слухам, звучал очень отчетливо, пока лейбористы находились у власти, но теперь, когда им грозило поражение на выборах, куда-то делся.
— Пойдем вниз, если ты не против, Билли, — сказал Гектор.
— Да кто меня спрашивает, против я или нет, — ответил Мэтлок — ни любезно, ни грубо, — первым направляясь вниз по каменным ступенькам. — Кстати, сколько мы платим за этот дом?
— Ты — нисколько. Пока что все расходы на мне.
— Контора платит тебе, Гектор. А не наоборот.
— Как только ты дашь добро на операцию, я выставлю счет.
— А я его тщательно проверю, — ответил Мэтлок. — Ты, никак, пристрастился к выпивке?
— Здесь раньше был винный погреб.
Они уселись. Мэтлок занял место во главе стола; убеждённый технофоб Гектор на сей раз изменил привычкам и устроился слева от него, перед магнитофоном и компьютером. А слева от Гектора, в свою очередь, примостился Люк. Таким образом, всем троим был прекрасно виден плазменный экран, который ночью установил незримый Олли.
— Ты успел продраться через весь материал, который мы на тебя свалили, Билли? — сочувственно осведомился Гектор. — Прости, что оторвали от гольфа.
— Если то, что ты мне прислал, — это все, то успел, спасибо, Гектор, — отозвался Мэтлок. — Хотя в твоем случае, как показывает практика, «все» — понятие весьма относительное. Кстати, я не играю в гольф. И не люблю конспекты, особенно твои. Я бы предпочел побольше исходных данных и поменьше вывертов.
— Тогда почему бы не поправить ситуацию и не ознакомиться с данными прямо сейчас? — все так же ласково предложил Гектор. — Надеюсь, мы еще не забыли русский язык, Билли?
— Разве что ты, пока охотился за барышами.
Они похожи на старую семейную пару, подумал Люк, когда Гектор нажал кнопку на магнитофоне. Каждая новая ссора — повторение какой-то из предыдущих.
Один звук Диминого голоса запускал в воображении Люка цветную киноленту. Каждый раз, прослушивая кассету, которую скромник Перри протащил контрабандой в сумке с туалетными принадлежностями, Люк представлял себе, как Дима прячется в лесу возле «Трех труб», стискивая в ладони диктофон, — достаточно далеко от дома, чтобы избежать реальных или воображаемых «жучков», но достаточно близко, чтобы успеть добежать до телефона, если Тамара снова позовет.