– Не говори ему ничего… Я куплю тебе шоколад в другой раз.
Она не хотела просить у него деньги. Предпочла сэкономить даже эту малость, а меня оставить голодной. Я ничего для нее не значила. Эта история с шоколадом потрясла меня до глубины души.
– Вы что-то загрустили, – сказал Орсини.
Они, все трое, молча глядели на меня. Гаэль уставилась на мои туфли.
– Тебе бы не мешало купить себе новую обувку…
Не знаю, хотела ли она преподать мне урок элегантности или просто говорила что на ум придет, лишь бы разрядить атмосферу.
– Вот в «Седрике» есть очень красивые туфли… Я тебе покажу завтра…
Под конец они стали танцевать. Гаэль с Лафоном. Потом она же с Орсини. Я-то сказала, что не умею. Лафон и Орсини оба настаивали, но я отказалась. Я их больше не слушала. Слушала только музыку, очень печальную, приглушенную, и мне чудилось, будто она звучит не в зале, а внутри меня. Одна из тех мелодий, которые неразличимы за гулом разговоров, но которые потом, много позже, всплывают откуда-то в тишине и живут в тебе до тех пор, пока все не заглушит новый шум. Их лица расплывались у меня перед глазами, они шевелили губами, беседуя меж собой, но я не слышала ни звука. Я забыла, где нахожусь, что меня привело сюда. А они все танцевали и танцевали. Гаэль и Орсини. Лафон и Гаэль. А я вся целиком воплотилась в ту далекую музыку, которая вроде бы вот-вот должна была оборваться, но звучала опять и опять, с каждым разом все медленнее, как будто хотела, чтобы в этой наступившей тишине ее хоть кто-нибудь еще услышал.
* * *
На улице Вожла я вдруг заметила исчезновение своей дорожной сумки, в которой по воскресеньям увозила в пансион чистое белье и плитки шоколада. Видимо, я забыла ее в «Таверне».
На этот раз за руль сел Орсини, а я рядом с ним. Лафон попросил отвезти их с Гаэль в «Англетер». А затем Орсини должен был подъехать со мной за сумкой в «Таверну», если она еще не закрылась.
Машина затормозила около отеля «Англетер», и Гаэль опять потрепала меня по волосам.
– Ну, до скорого, подруга! – бросила она мне.
Слегка пошатываясь, она шла под руку с Лафоном по усыпанной гравием дорожке, ведущей в отель. Орсини развернулся, и мы поехали по Королевской улице.
«Таверна» как раз закрывалась. Официанты уже водрузили стулья на столы, и один из них подметал зал при свете единственной неоновой лампы. Моя сумка стояла на виду, на столике.
– Ну что, отвезти тебя в пансион? – спросил Орсини.
Он уже звал меня на «ты». Когда он вырулил на проспект Альбиньи, я подумала: вот сейчас машина помчится по этой пустой и прямой улице, освещенной фонарями, а затем проделает привычный маршрут вечернего воскресного автобуса. Однако, поравнявшись с префектурой, мы вдруг свернули куда-то вбок. И мне померещилось, что моя жизнь тоже сделала резкий поворот. Кончено прежнее унылое бытие, где тебе ничего не светит, где отираешься на обочине, в стороне от главного, словно в зале ожидания.
Пока мы ехали по безлюдным улицам, мне казалось, что машина все замедляет и замедляет ход и я опять слышу ту недавнюю музыку.
Он остановился у входа в «Англетер». Мы прошли по гравиевой дорожке в холл. За стойкой портье никого не было. Я поднялась по лестнице вслед за Орсини. Коридор на втором этаже был освещен ночником. Ключ торчал в двери номера.
Он пропустил меня вперед. Просторная полутемная комната. В глубине светился прямоугольник – открытая дверь в ванную. В левом углу лежали на диване Гаэль и Лафон, но я едва видела их. Гаэль стонала все громче и громче. Орсини запер дверь на ключ и подвел меня к кровати со спинками из медных прутьев. Позже, когда все кончилось, он высказал мне свое удивление. По его словам, я даже не была девственницей.
* * *
Я так и не вернулась в пансион и никогда больше не видела ни мать, ни тетку. Да и невелика потеря! Боб Брюн, старинный друг моего отца, нашел мне работу – официанткой в чайном салоне на Озерной улице под аркадами. Мне отвели крошечную комнатку для жилья в том же здании, что и салон, на верхнем этаже.
В январе Сильви уехала в Париж. Она рассказала мне, что будет работать у своего дяди в квартале Вожирар и вызовет меня к себе, как мы с ней давно уже задумали. Через две недели я получила от нее открытку: «Все хорошо. До скорого. Целую». Адреса своего она не указала. На парижском штемпеле значилось: «Улица Ренод». И больше от нее никаких вестей не было. Она меня наверняка забыла.
Зима уже прошла, дни текли один за другим, монотонной чередой. По будням в чайном салоне почти никого не бывало. Посетители приходили в основном по субботам и воскресеньям, на Масленицу и на пасхальные каникулы. Теперь я носила не школьную форму с черным фартуком и красной каемкой на вороте, а костюм официантки – широкую черную юбку и белый кружевной передничек. Одни и те же движения изо дня в день. Одни и те же слова. Уже не дортуар, занятия, столовая и часовня, а шоколадные эклеры, чай с молоком, эспрессо, фисташковое мороженое с клубникой, миндальное пирожное, «Еще немного сахару, мадемуазель!». По вечерам, после работы, я была вольна гулять по улицам и ходить в кино. В те зимние и весенние месяцы я ни с кем не виделась. Предпочитала одиночество. В пансионе я целых пять лет провела среди чужих людей, ни минуты не оставаясь одна. Все, что я делала, происходило сообща, в группе – и еда, и сон, и умывание… Вот отчего первое время я не могла нарадоваться на свою отдельную комнату и часто вскидывалась по ночам от страха, что опять лежу в общей спальне, под синим светом ночников. Я торопливо включала свет, чтобы успокоиться. Нет, слава богу, все хорошо, с пансионом покончено навсегда.
Гуляя по вечерам, я вполне могла бы заходить в городской парк или на Марсово поле, к проспекту Альбиньи, то есть в места, привлекающие туристов, с видом на озеро. Но я неосознанно шла в обратную сторону. Ноги сами несли меня на Вокзальную площадь.
Ближе к ночи я входила в здание вокзала и садилась на скамью у перрона, откуда уходили поезда на Париж. Я воображала, будто сейчас сяду в такой поезд и оставлю здесь все, что доселе было моей жизнью. Но Сильви бросила меня, и, приехав в Париж, я бы отправилась еще дальше, в какую-нибудь страну, где не говорят по-французски, чтобы уж разом сжечь за собой все мосты.
Потом я возвращалась в свою комнатку. По дороге, на Королевской улице, меня охватывало уныние. Нет, видно, мне суждено до конца дней прозябать в этом городишке и никогда не встретить человека, который увлек бы меня за собой в другую жизнь. И я со страхом думала, что нетерпение, гнавшее меня прочь отсюда, будет слабеть день ото дня.
* * *
Но вот наступило теплое время. Лето моих семнадцати лет. В июне хозяин салона предупредил меня, что со следующего месяца ему официантка не требуется. Тогда я зашла в отель «Империал» к портье, которому рекомендовал меня Боб Брюн. Я сказала, что могу работать у богатых постояльцев отеля, если кому-то из них понадобится няня для детей. Или, может, у него есть место официантки, горничной…