Разумеется, и актеры, и постановщики были бы немало удивлены, если б знали, как воспримут их действо эти четверо, но в целом эффект был потрясающим. Зал наполняли звуки духовых и струнных инструментов, соперничавших между собой в грозной внушительности и взмывавших затем до тончайших жалобных нот. Алые и сливочно-белые задники, арфы и лиры, надгробные урны и черепа, протуберанцы гипса, алые бархатные кулисы и сияние бесчисленных огней — с древнейших времен и до наших дней бутафоры не создавали ничего столь эффектного.
Публика тоже была эффектна: дамы с обнаженными плечами, с султанами и боа — в партере, веселые и нарядные — на балконе, в обычной будничной одежде — на галерке. Но как бы ни отличались их одежды, все они сливались в шумную и отзывчивую массу, колышущуюся, и бормочущую, и трепещущую все то время, пока артисты перед ними танцевали, жонглировали и разыгрывали любовные сцены; они неохотно смеялись и не скоро потом успокаивались, но при этом охотно и беспорядочно рукоплескали, вплоть до громовых оваций. В какой-то момент Уильям заметил, что Кэтрин, подавшись вперед, тоже аплодирует, радостно и самозабвенно. Ее смех сливался со смехом толпы.
Этот смех его поразил, приоткрыв в характере Кэтрин нечто такое, о чем он раньше не подозревал. Но потом перевел взгляд на Кассандру — та во все глаза смотрела на клоуна и даже не улыбалась, слишком увлеченная зрелищем, чтобы смеяться, — совсем как ребенок, подумал он.
Представление подошло к концу, волшебство развеялось: зрители вставали, надевали пальто, кто-то стоял навытяжку под «Боже, храни короля», музыканты складывали партитуры, убирали инструменты, огни гасли один за другим, и наконец зал опустел, затих, наполнился гигантскими тенями. Но когда Кассандра, уже готовясь вслед за Ральфом шагнуть в проем вращающейся двери, оглянулась напоследок, вся романтика исчезла. И неужели каждый вечер, подумала она, кресла закрывают холстиной?..
Поход в театр оказался таким удачным, что, прежде чем разойтись, они задумали новую вылазку в город. Следующий день был субботний, следовательно, и Уильям, и Ральф будут свободны и могут посвятить все послеполуденное время поездке в Гринвич, где Кассандра никогда не была, а Кэтрин даже спутала его с Далиджем. На этот раз роль провожатого взял на себя Ральф, который и доставил всю компанию в Гринвич без приключений.
Уже не важно, насущные ли нужды или игры фантазии подарили Лондону множество прелестных уголков в его предместьях, — но только они идеально подходят для субботнего отдыха горожан в возрасте двадцати — тридцати лет. И в самом деле, если бы создателям всего этого великолепия было дело до потомков, то их бесплотные души могли бы по праву пожинать плода успеха, особенно в погожие дни, когда молодые парочки, любители достопримечательностей и просто отдыхающие выгружаются из поездов и омнибусов и устремляются в сады и парки. Как правило, творцов всего этого великолепия редко вспоминают по имени, однако Уильям с лихвой восполнил этот пробел, сыпля историческими фактами и воздавая дань памяти архитекторов и художников в таких лестных выражениях, что те и за год, верно, не собирали стольких похвал. Наши путешественники шли вдоль берега реки, Кэтрин с Ральфом немного отстали, и время от времени до них доносились обрывки лекции Уильяма. Кэтрин с улыбкой прислушивалась к этому голосу — почти незнакомому, хотя она отлично знала его. Новыми и незнакомыми были счастливые и уверенные ноты в его голосе: Уильям был очень счастлив. Кэтрин догадывалась, что рядом с ней он был лишен многих радостей. Она никогда не просила чему-нибудь ее научить, не соглашалась читать Маколея, не уверяла, что его пьеса уступает только творениям Шекспира. Она шла вслед за ними и улыбалась, отмечая восхищенный — но не подобострастный — тон Кассандры.
— Как она может… — пробормотала Кэтрин, однако передумала и закончила фразу по-другому: — Как она может быть настолько слепой?
Однако не было нужды ломать голову над подобными загадками, поскольку присутствие Ральфа давало более интересные темы для размышлений, каким-то образом связанные с лодочкой, плывущей к другому берегу реки, величественным и ветхим старым городом, пароходами, нагруженными добром или только отправляющимися на его поиски, и целой вечности не хватило бы, чтобы распутать этот причудливый клубок. К тому же Ральф, увидев старого перевозчика, вдруг направился к нему и принялся расспрашивать о приливах и лодках. Во время беседы с лодочником он стал совсем другой, и даже на фоне реки, подумала она, и шпилей, и колоколен на другом берегу он совсем другой. Эта его инаковость, романтичность, и то, что он способен вот так вдруг оставить ее и заняться мужским делом, может, например, нанять лодку, чтобы вместе переправиться на другой берег, и дерзость этой выходки, — все это наполняло ее сердце восторгом, жаждой любви и приключений. Кассандра с Уильямом замолчали, и Кассандра воскликнула: «Смотри, какое у нее лицо — жертвенное, будто перед образом! Красиво», — быстро добавила она и из деликатности не стала развивать дальше эту мысль, хотя на ее вкус в сюжете «Ральф Денем, беседующий с лодочником на берегу Темзы» восхищаться было особенно нечем, умиляться тем более.
Они пили чай, осматривали новый тоннель под Темзой [89] , гуляли по незнакомым улочкам — так незаметно и пролетел день, и конечно же им захотелось продлить его, придумав назавтра новое приключение. Их выбор пал на Хэмптон-Корт, которому отдали предпочтение перед Хампстедом; и хотя Кассандра с детства бредила хампстедскими разбойниками, сейчас же ее помыслами, навеки и безраздельно, завладел Вильгельм III. И ясным воскресным утром компания прибыла в Хэмптон-Корт. Они так дружно восхищались этим краснокирпичным зданием, как будто прибыли сюда с единственной целью — убедиться, что своей величавостью оно превосходит все прочие дворцы мира. Они разгуливали по террасе и представляли себя владельцами этих земель, прикидывая, насколько мир выиграл бы от этого.
— Единственная наша надежда, — сказала Кэтрин, — что Уильям умрет и Кассандру, как вдову известного поэта, поселят в этом дворце.
— Нет, лучше… — И Кассандра прикусила язык, не решившись представить Кэтрин в образе вдовы известного адвоката.
Шел третий день их эскапад, и Кассандре трудно было удерживаться даже от столь невинных шуток. Она не смела спрашивать мнение Уильяма — он был непроницаем, как стена, и, похоже, его ничуть не интересовало, чем занята вторая пара, даже когда они удалялись вместе — а удалялись они довольно часто, — желая получше рассмотреть какое-нибудь растение или полюбоваться какой-нибудь архитектурной деталью. Они шли впереди, и Кассандра наблюдала за ними. Она видела, что иногда Кэтрин взмахом руки указывала Ральфу на что-то вдали и оба спешили туда, а иногда Ральф увлекал ее за собой; они то замедляли шаг, увлеченные серьезным разговором, то дружно устремлялись вперед. А потом возвращались как ни в чем не бывало.
«Мы хотели проверить, можно ли тут ловить рыбу…» или: «Надо оставить время на лабиринт». К тому же, словно чтобы еще сильнее запутать Кассандру, Уильям и Родни и за столиком кафе, и в поезде говорили не умолкая: обсуждали политику, рассказывали забавные истории или вели подсчеты на обороте ненужных конвертов, доказывая что-то друг другу. Кэтрин выглядела озабоченной, но кто же знает наверняка? Были даже минуты, когда Кассандра, не в силах понять эти взрослые светские игры, готова была бросить все и — домой, к шелковичным червям, чтобы никогда больше не встревать в их непонятные интриги.