Миссис Хилбери меж тем вспоминала все новые истории.
— Это Джейни Мэннеринг, — и указала на роскошную седовласую даму, чье атласное платье было густо расшито жемчугом. — Должно быть, я уже рассказывала тебе, как однажды она входит в кухню и видит: повар, в стельку пьяный, валяется под кухонным столом, а к ним в тот день императрица [41] должна была пожаловать на ужин. Так что же? Засучив бархатные рукава (а она всегда одевалась не хуже императрицы), Джейни сама принялась стряпать и вышла потом к гостям свежа как утренняя роза. Она многое могла сделать своими руками — все они могли — и дом построить, и нижнюю юбку вышивкой украсить. А это Куини Кольхун, — продолжала миссис Хилбери, перелистывая страницы. — Отправляясь на Ямайку, она захватила с собой гроб, доверху набитый чудными шалями и шляпками, потому что на Ямайке гробов не достать, и все время боялась, что умрет там (так оно и случилось) и тело ее будет отдано на съедение белым муравьям. А это Сабина, самая из них красавица, ах! — когда она входила в комнату, казалось, восходит новая звезда. А это Мириам, в плаще своего кучера с пелериной, а на ногах у нее, тут не видно, сапоги с высокими голенищами. Вот вы, молодые люди, любите оригинальничать, но все не то в сравнении с ней!
Переворачивая страницы, она наткнулась на портрет статной дамы очень мужественного вида, ее голову фотограф увенчал короной.
— Ах ты, старая греховодница! — воскликнула миссис Хилбери. — И как же ты всех нас тиранила в свое время! Как мы все трепетали перед тобой! «Мэгги, — скажет она, бывало, — если бы не я, где бы ты была сейчас?» И это чистая правда, знаешь ли. Она сказала моему отцу: «Женись на ней», и он послушался, а бедняжке Кларе: «Падай ниц и боготвори его!» — и она так и сделала; правда, очень скоро встала с колен. И это естественно. Она была совсем дитя — восемнадцать лет, — к тому же полуживая от страха. Но эта старая тиранка все равно считала себя их благодетельницей. Она подарила им три месяца безоблачного счастья, а большего и желать нельзя — так она сама говорила, и знаешь, Кэтрин, я склонна думать, что она права. Многим из нас отпущено и того меньше, только мы делаем вид, что это не так, а они притворяться не могли. Мне кажется, — задумалась миссис Хилбери, — что в те времена в мужчинах и женщинах было больше искренности, которой, при всей вашей открытости, вам недостает.
Кэтрин снова попыталась что-то сказать. Но миссис Хилбери слишком увлеклась воспоминаниями, и ее уже было не остановить.
— Но, думаю, в душе они все же оставались друзьями, — продолжала она, — потому что она обычно напевала его песенки. Дай-ка вспомнить… — И миссис Хилбери, обладавшая довольно приятным голосом, попыталась исполнить известный романс на стихи отца, сочиненный неким композитором Викторианской эпохи и отличавшийся на редкость сентиментальной мелодией. — В них была жизнь, вот лучшее тому доказательство! — заключила она, стукнув кулачком по столу. — Вот чего нам так не хватает! Да, мы можем быть виртуозными, искренними, ходим на собрания, платим беднякам жалованье, но жить, как жили они, мы неспособны. Мой отец по три ночи в неделю проводил без сна и все же наутро всегда был бодр и полон сил. Вот — я прямо слышу из детской — он напевает на лестнице, поджаривает кусок хлеба на острие шпаги-трости, а потом отправляется на поиски дневных радостей — в Ричмонд [42] , Хэмптон-Корт [43] или на суррейские холмы. Почему бы и нам не съездить туда, Кэтрин? День сегодня чудесный.
В эту минуту, как раз когда миссис Хилбери глянула за окно проверить погоду, в дверь постучали, и на пороге появилась сухопарая пожилая дама. «Тетушка Селия!» — воскликнула Кэтрин, при этом явно смутившись. Она уже догадалась, зачем та пожаловала. Разумеется, для того, чтобы обсудить ситуацию с Сирилом и женщиной, которая не была ему женой, а из-за нерешительности Кэтрин миссис Хилбери оказалась к этому совершенно не подготовлена. Настолько не подготовлена, что первым делом предложила отправиться втроем на прогулку в Блэкфрайерз [44] и посмотреть на место, где когда-то стоял шекспировский театр, потому что погода не очень подходит для загородных прогулок.
На это предложение миссис Милвейн ответила сдержанной улыбкой, которая должна была показать, что за долгие годы она привыкла к подобным чудачествам своей невестки и относится к ним с философским спокойствием. Кэтрин встала чуть поодаль, поставив ногу на каминную решетку, как будто эта поза позволяла ей лучше понять суть дела. Но, несмотря на присутствие тетушки, все связанное с Сирилом и его нравственным обликом казалось ей таким нереальным! Теперь главная трудность, как ей казалось, заключалась не в том, чтобы осторожно подготовить миссис Хилбери к этой новости, а в том, чтобы она ее осознала. И возможно ли с помощью умело брошенного лассо хоть на миг направить этот возвышенный ум к такой ничтожной малости? Нет, куда лучше сказать прямо, без обиняков.
— Думаю, мама, тетя Селия пришла поговорить о Сириле, — быстро и деловито сообщила она. — Тетя Селия узнала, что Сирил женат. У него жена и двое детей.
— Нет, вовсе он не женат, — поспешила добавить миссис Милвейн, понизив голос и обращаясь только к миссис Хилбери. — У него двое детей и еще один на подходе.
Взгляд миссис Хилбери выражал недоумение.
— Мы не хотели говорить тебе, пока не будем знать наверняка, — добавила Кэтрин.
— Но я всего пару недель назад видела Сирила в Национальной галерее! — воскликнула миссис Хилбери. — Не верю ни единому слову, — и удостоила миссис Милвейн снисходительной улыбкой, словно хотела сказать: каждый может ошибиться, а уж бездетной женщине, чей муж корпит над циркулярами в Министерстве торговли, это вдвойне простительно.
— Я тоже не хотела верить, Мэгги, — сказала миссис Милвейн. — И долгое время отказывалась верить. Но потом увидела — и пришлось поверить.
— Кэтрин, — спросила миссис Хилбери, — а твой отец об этом знает?
Та кивнула.
— Сирил женат! — повторила миссис Хилбери. — И не сказал нам ни слова, хотя мы принимаем его у себя в доме с детских лет, — сын благородного Уильяма! Нет, я не верю своим ушам!
Чувствуя, что бремя доказательств легло на нее, миссис Милвейн начала свой рассказ. Это была пожилая и хрупкая на вид дама, но ее бездетность, казалось, налагала на нее малоприятные обязанности оберегать честь семьи и наводить в ней порядок, что и стало главным делом ее жизни.