Это была правда, но он так обрадовался, увидев ее, что ни словом не попрекнул за опоздание. Он больше часа готовился к ее приходу. Снимая и передавая ему накидку, она успела мельком оглядеть комнату и хоть и не сказала ни слова, но, похоже, оценила его старания, а это для него было высшей наградой. В камине ярко пылал огонь, на столе красовались баночки с джемом, и даже медная каминная решетка сияла как золотая, и все в этой бедной комнате дышало уютом. На Родни был поношенный халат пунцового цвета, изрядно выцветший, с парой свежих заплат — пронзительно ярких, как трава под отваленным камнем. Он стал заваривать чай, а Кэтрин тем временем сняла перчатки и села, непринужденно закинув ногу на ногу, как это обычно делают мужчины. Но разговора не получалось, пока наконец они оба, закурив сигареты, не устроились в креслах у камина, поставив чашки рядышком на полу. Они не виделись с тех самых пор, как обменялись письмами по поводу своих взаимоотношений. Ответ Кэтрин был кратким и недвусмысленным и занимал всего полстранички. Она написала, что не любит его, а следовательно, не может стать его женой, но надеется, что это не помешает им и дальше продолжать знакомство. И добавила в постскриптуме: «Твой сонет мне очень понравился».
Что касается Родни, то изображать непринужденность было для него нелегко. Накануне он трижды облачался во фрак и трижды отказывался от этого наряда в пользу халата, трижды пришпиливал на галстук жемчужную булавку, чтобы убрать ее снова, — маленькое зеркало в спальне было молчаливым свидетелем столь резких перепадов настроения. Вопрос заключался в том, что больше понравится Кэтрин в этот декабрьский вечер? Он еще раз перечитал ее записку, и постскриптум о сонете решил дело. Очевидно, она видит в нем прежде всего поэта, а поскольку в общем и целом он не против такого подхода, то уместно будет подчеркнуть этот его аспект легкой романтической небрежностью. Его манера держаться также была продумана до мелочей: он был немногословен и говорил только о том, что не затрагивало личных тем. Ему очень хотелось показать ей, что, хотя она впервые пришла к нему одна, без сопровождения, ничего особенного в этом нет (правда, сам он до конца не был в этом уверен).
Кэтрин казалась очень спокойной, и, если бы он не был так занят своими переживаниями, он мог бы даже посетовать на некоторую ее рассеянность. Простота и обыденность обстановки, со всем этими чашечками, блюдечками и свечами, по-видимому, подействовали на нее сильнее, чем можно было рассчитывать. Она попросила показать ей книги, затем стала рассматривать репродукции. Но когда он передал ей фотографию какой-то греческой статуи, она вдруг ни с того ни с сего воскликнула:
— Ой, мои устрицы! — И пояснила смущенно: — У меня была корзинка, и я ее где-то посеяла. А с нами сегодня дядюшка Дадли ужинает. Где же я ее могла оставить?
Она вскочила и заметалась по комнате. Уильям отошел к камину, бормоча под нос: «Устрицы, устрицы… корзинка с устрицами!» — и на всякий случай оглядел все углы, как будто устрицы могли притаиться на книжном шкафу или еще где. Кэтрин меж тем отодвинула штору и стала вглядываться в темноту, словно надеялась разглядеть что-то за редкой листвой платанов.
— На Стрэнде корзинка еще была у меня в руках, — вспоминала она. — Потом я присела на скамейку. А, ладно, ничего страшного, — добавила она, отходя от окна, — думаю, какая-нибудь старушка уже уплетает их за обе щеки.
— А мне казалось, ты никогда ничего не забываешь, — заметил Уильям, когда они снова уселись перед камином.
— Ну да, все так думают, но на самом деле это неверно, — отвечала Кэтрин.
— Интересно, — осторожно продолжал Уильям, — а что верно? Хотя, конечно, тебя не интересуют подобные вещи, — поспешил добавить он.
— Ты прав, не слишком интересуют, — честно ответила Кэтрин.
— Тогда предложи, о чем нам лучше поговорить.
Она бросила странный взгляд на книжные полки.
— С чего бы мы ни начали, все почему-то заканчивается одним и тем же — разговорами о поэзии, я хочу сказать. Ты хоть понимаешь, Уильям, что я даже Шекспира толком не читала? Сама не знаю, как мне удавалось скрывать это от тебя столько лет.
— Прекрасно удавалось все десять лет, насколько я могу судить, — сказал он.
— Десять лет? Неужели так долго?
— И я не думаю, что это сильно тебя беспокоило, — добавил он.
Она помолчала, глядя на огонь. Нельзя сказать, что все связанное с Уильямом вызывало у нее полное неприятие, напротив, она чувствовала, что со многим в его характере сможет смириться. С ним ей было спокойно, и можно было свободно думать о вещах, совершенно не относящихся к тому, о чем они говорили. Даже сейчас, когда они так близко, буквально в метре друг от друга, она без малейшего стеснения может думать о чем угодно! Внезапно ей представилась картина, причем это было так естественно: вот она в этой самой комнате, только вернулась с лекции со стопкой книг в руке — ученых книг по математике и астрономии, предметам, которые к тому времени она как следует изучит. Она кладет их вот на этот столик. Это картинка из ее жизни три-четыре года спустя, когда она уже будет женой Уильяма, — однако на этом видение кончилось, и нет, не стоит об этом мечтать.
Она не могла полностью забыть о присутствии Уильяма, поскольку, несмотря на все старания держать себя в руках, он заметно нервничал. Взгляд его крупных, навыкате, глаз, как всегда бывало с ним в такие минуты, стал тяжелым и застывшим, под тонкой сухой кожей щек отчетливо проступала каждая жилка. К этому времени он успел заготовить столько фраз и от стольких успел отказаться, что от волнения лицо его стало красным, как мак.
— Можешь сколько угодно говорить, что не любишь книги, — заметил он, — но ты о них хотя бы знаешь. К тому же от тебя и не требуется проявлять ученость. Оставь это тем бедняжкам, которым больше нечем заняться. Ты такая… такая… — Он осекся.
— Ну тогда, может, почитаешь мне что-нибудь напоследок? — сказала Кэтрин, поглядывая на свои часики.
— Но ты ведь только пришла! Дай-ка подумаю, что тебе может быть интересно.
Подойдя к столу, он какое-то время перебирал бумаги, будто не знал, какой отдать предпочтение; наконец взял одну рукопись и, разгладив ее на колене, вопросительно посмотрел на Кэтрин — та улыбалась.
— Ты из вежливости попросила меня прочесть! — вспыхнул он. — Давай о чем-нибудь другом поговорим. С кем ты виделась на днях?
— Обычно я ни о чем не прошу из вежливости, — заметила Кэтрин, — но если не хочешь читать — не читай.
Уильям хмыкнул и снова раскрыл свой манускрипт, не сводя при этом глаз с лица Кэтрин. Оно было мрачно-сосредоточенным, как у судьи, готовящегося вынести вердикт.
— Да уж, доброго слова от тебя не дождешься. — Он снова разгладил страницу, потом откашлялся и для разгона пробежал глазами начало строфы. — Хм! Принцесса заблудилась в лесу и слышит звук охотничьего рожка. (В постановке это будет очень красиво, но сценических эффектов я не могу сейчас изобразить.) Так или иначе, входит Сильвано, а с ним остальные придворные Грациана. Начну с его монолога. — Он приосанился и начал декламировать.