Мэри приехала в Дишем, еще не зная, примет ли Ральф ее приглашение, но за два или три дня до Рождества она получила от него телеграмму: он просил ее снять для него комнату в деревне. Следом пришло и письмо, в котором он писал, что будет рад возможности столоваться у них, но хотел бы поселиться отдельно, поскольку для работы ему необходимы тишина и покой.
Когда доставили письмо, Мэри гуляла по саду с Элизабет — они осматривали розы.
— Какая чушь! — решительно сказала Элизабет, после того как сестра изложила ей этот план. — У нас пять свободных комнат, даже когда мальчики здесь. Кроме того, в деревне он не найдет сейчас жилья. И ему не следует работать, раз он переутомился.
«А может, он просто не хочет нас слишком часто видеть», — подумала Мэри, но вслух согласилась с сестрой. Она была благодарна ей за поддержку в том, чего ей на самом деле очень хотелось. Девушки срезали поздние розы и складывали их, цветок к цветку, в плоскую корзинку.
«Если бы Ральф был сейчас здесь, он бы счел это занятие ужасно скучным», — подумала Мэри, рука дернулась, и роза легла в корзинку чуть наискосок. Тем временем они дошли до конца дорожки, и, пока Элизаберт выравнивала некоторые цветы и подвязывала их к шпалерам, Мэри смотрела на отца, который расхаживал, как обычно, заложив одну руку за спину и задумчиво склонив голову. Отчасти чтобы прервать этот размеренный марш, Мэри ступила на травянистую лужайку и тронула отца за плечо.
— Вот вам цветок для бутоньерки, — сказала она, протягивая ему розу.
— Что, милая? — произнес мистер Датчет, взяв у нее цветок и держа его чуть на отлете, поскольку был подслеповат, при этом он даже не замедлил шага.
— Когда прибудет этот твой знакомый? Это розочка Элизабет — надеюсь, ты спросила у нее разрешения… Элизабет очень не любит, когда срывают розы без ее спросу, и она, конечно, права…
Почему-то только сейчас Мэри обратила внимание на его привычку произносить фразы певучей скороговоркой, после чего он впадал в глубокую задумчивость, которую его дети принимали за усиленную мыслительную работу, слишком важную, чтобы ее выразить ее вслух.
— Что? — спросила Мэри, как только бормотание смолкло, возможно впервые в жизни осмелившись нарушить молчание отца.
Отец не ответил. Она прекрасно понимала, что он хочет, чтобы его оставили в покое, но не отступалась, как если бы перед ней был лунатик, которого она считала своим долгом разбудить для его же блага. И, желая разбудить отца, она ничего лучше не придумала, как сказать:
— Какой красивый у нас сад!
— Да-да-да, — пробормотал мистер Датчет и еще ниже опустил голову. И вдруг, когда они дошли до конца тропинки и повернули обратно, он встрепенулся: — Знаешь, все больше людей ездят по железной дороге. Там уже вагонов не хватает. Вчера к четверти первого сорок штук проехало — сам считал. Они отменили поезд на девять ноль три, а вместо него дали на восемь тридцать, деловым людям так удобнее, видите ли. Но ты приехала вчера на обычном поезде, в десять минут четвертого, полагаю?
Она ответила «да» и, казалось, ждала продолжения, но он посмотрел на часы и направился по тропинке к дому, держа розу все так же чуть в стороне. Элизабет между тем удалилась на задний двор, где был птичник, так что Мэри осталась одна, с письмом Ральфа в руке. На душе было неспокойно. Она благополучно забыла о том, что собиралась за это время все хорошенько обдумать, и теперь, когда Ральф вот-вот приедет, ее беспокоило только одно: какое впечатление произведет на него ее семейство. Скорее всего, подумала она, отец станет обсуждать с ним железнодорожное сообщение. Чуткая и проницательная Элизабет постарается почаще оставлять их наедине, под предлогом того, что надо отдать распоряжение служанке. Братья уже пообещали взять его с собой на охоту. Она была рада, что их можно не посвящать в личные обстоятельства Ральфа — она была уверена: мужчины всегда найдут общий язык. Но что он подумает о ней? Заметит ли, что она не такая, как остальные члены ее семейства? Она придумала план: отведет его в свою гостиную и как бы невзначай заведет разговор об английских поэтах, которые теперь занимали значительное место в ее книжном шкафу. Более того, она даст ему понять — естественно, когда они будут одни, — что она тоже считает свою семью необычной, пусть даже чудной, но только не заурядной. Но к этой мысли его еще нужно каким-то образом подвести. Можно обратить его внимание на то, что Эдвард зачитывается комическими историями про Джоррокса [59] , а Кристофер, при том что ему уже двадцать два года, увлеченно собирает бабочек и мотыльков. Может, кое-какие рисунки Элизабет, конечно самые достойные, добавят красок той семейной картине, которую она надеялась ему представить: да, они люди со странностями и, может быть, в чем-то ограниченные, но вовсе не скучные и заурядные. Эдвард, просто чтобы не сидеть без дела, в это время разравнивал катком газон: и стоило ей увидеть его, раскрасневшегося, с блестящими карими глазами, похожего в своем коричневом ворсовом пальто на молодую и норовистую упряжную лошадку, она тотчас устыдилась своих честолюбивых планов. Она любила его таким, как он есть, она любила их всех, и, пока шла рядом с братом, от одного конца лужайки к другому, а потом обратно, ее строгое нравственное чувство прилежно изничтожало тщеславные и романтические мечты, возникавшие при одной мысли о Ральфе. Мэри ведь прекрасно понимала, что, к счастью или к несчастью, она мало чем отличается от остальных членов своей семьи.
На следующий день, сидя в углу вагона третьего класса, Ральф стал осторожно расспрашивать коммивояжера, сидевшего в углу напротив. Речь шла о деревне под названием Лэмпшер, что находилась, насколько он знал, милях в трех от Линкольна. Есть ли там большой дом, поинтересовался он, в котором живет джентльмен по фамилии Отуэй?
Коммивояжер ничего об этом не знал, но на всякий случай несколько раз повторил для себя фамилию Отуэй, к тайному удовольствию Ральфа. Воспользовавшись случаем, тот достал из кармана письмо, чтобы сверить адрес.
— Стогдон-Хаус, Лэмпшер, Линкольн, — прочитал он.
— В Линкольне вам кто-нибудь подскажет дорогу, — сказал коммивояжер, и Ральфу пришлось признаться, что сегодня туда не собирается.
— Сначала мне надо в Дишем, а оттуда я пешком дойду, — сказал он и порадовался, как ловко заставил странствующего торговца поверить в то, во что сам очень хотел бы верить.
Потому что в письме, хотя и подписанном отцом Кэтрин, не было даже намека на приглашение, да и неясно, там ли сейчас Кэтрин; в нем лишь сообщалось, что в течение двух недель письма мистеру Хилбери следует отправлять по указанному адресу. Но когда Ральф смотрел в окно, то думал только о ней, ведь она тоже могла видеть эти серые поля, а может, она сейчас там, где на взгорке темнеет роща, а у подножья холма сияет, то исчезая, то вновь появляясь, желтый огонек. Наверное, это солнце отражается в стеклах старинного серого особняка, решил он. И блаженно откинулся на спинку сиденья в своем углу, забыв о коммивояжере. Но все его попытки представить Кэтрин ограничивались этим старым особняком; некое внутреннее чутье подсказывало ему, что, зайди он чуть дальше, реальность вторгнется в его мечты и разрушит их; ведь нельзя так просто взять и отмахнуться от фигуры Уильяма Родни. После того дня, когда Кэтрин сообщила ему о своей помолвке, он старательно изгонял из мечты о ней любые приметы реальной жизни. Но предзакатный солнечный луч, отливающий зеленью за стволами высоких деревьев, стал для него символом Кэтрин. Этот свет, казалось, проникает в самое сердце. Словно она тоже смотрит на эти серые поля, сидя рядом с ним в этом вагоне, задумчивая, молчаливая и бесконечно нежная, — но, когда она приблизилась настолько, что у него перехватило дыхание, он поспешил прогнать дивное виденье, к тому же поезд замедлял ход. Вагон дернулся пару раз, и это окончательно вернуло Денема к действительности, а когда состав заскользил вдоль платформы, он заметил Мэри Датчет, ее крепкую фигуру, облаченную во что-то коричневое с примесью алого. Сопровождавший ее высокий юноша пожал ему руку, забрал багаж и пошел впереди, так и не сказав ни единого внятного слова.