«Многих вещей она просто не понимает», — думал он, поглядывая на отложенное письмо к Кассандре. Что помешало ему дописать это письмо, за которое он взялся с таким удовольствием? Причина в том, что в любую минуту в комнату могла войти Кэтрин. И то, что они связаны некими обязательствами, сейчас воспринималось как досадная помеха. Он решил оставить письмо на виду, пусть Кэтрин сама увидит, а он при случае честно расскажет, что давал Кассандре свою пьесу в надежде узнать ее мнение. Возможно — но совершенно необязательно, — она рассердится; и, как только он пришел к этой неутешительной мысли, в дверь постучали: явилась Кэтрин. Они холодно поцеловались; она не извинилась за опоздание. И все же ее присутствие его странно растрогало — однако он твердо решил не сдаваться и по возможности держаться с ней строго. Предоставив ей возможность самой снять пальто, он принялся хлопотать у стола.
— У меня для тебя есть новость, Кэтрин, — начал он торопливо, как только они сели ужинать. — Мне не удастся взять отпуск в апреле, свадьбу придется на какое-то время отложить.
Кэтрин чуть вздрогнула, словно очнувшись от собственных мыслей.
— Ничего страшного. Я хочу сказать, мы же не договорились о сроках аренды дома, — ответила она. — Но почему? Что случилось?
Оказалось, один из его коллег серьезно захворал и, вероятно, будет отсутствовать на службе несколько месяцев, если не полгода, и в таком случае им придется серьезно пересмотреть планы. Он говорил самым обыденным тоном, как бы между прочим, и это показалось ей странным. Она пригляделась к нему, но того, что он устал от нее, не заметила. Может, она недостаточно хорошо одета? Нет, тут придраться вроде бы не к чему. Или это из-за ее опоздания? Она взглянула на часы.
— Хорошо, что мы еще не сняли дом, — задумчиво сказала она.
— Да, я тоже так думаю; боюсь, теперь у меня будет меньше свободного времени, чем раньше.
Что ж, подумала она, может, это и к лучшему, хотя почему к лучшему — было пока неясно. Однако огонек, чуть затеплившийся, пока она шла сюда, заметно поутих: причиной была не столько сама новость, сколько поведение Родни. Она готовилась встретить сопротивление, с которым легче справиться, нежели… но она не могла бы сказать, с чем ей нужно справляться. За едой они говорили о разных незначащих вещах — негромко и сдержанно. Она не особенно разбиралась в музыке, но ей нравилось слушать, как он рассказывает, и, пока он говорил, представляла себе тихие семейные вечера у камина, которые будут проходить вот так же, за разговорами — или за книгой, потому что тогда она будет много читать, каждой незанятой клеточкой разума жадно впитывая знания, которых ей так не хватало. И наконец она совсем успокоилась. Но вдруг Уильям не выдержал. Она подняла на него недоумевающий взгляд, поскольку настроилась на приятные размышления.
— Куда мне адресовать письмо для Кассандры? — спросил он. Теперь сомнений быть не могло: с ним действительно сегодня что-то не то. — Потому что мы подружились, — добавил он.
— Она дома, где же ей еще быть? — ответила Кэтрин.
— И очень жаль, что она сидит там безвылазно, — сказал Уильям. — Почему бы тебе не пригласить ее в гости — повидать свет, послушать хорошую музыку? Я сейчас закончу письмо, если ты не возражаешь, так как меня очень беспокоит то, что она услышит завтра.
Кэтрин вжалась в спинку кресла, Родни меж тем положил письмо на колени и продолжил:
— Стиль, как ты знаешь, это то, чем мы склонны пренебрегать… — рассуждал он, чувствуя на себе взгляд Кэтрин, только вот какой — недовольный или безразличный, — он не мог понять.
На самом деле она чувствовала себя загнанной в ловушку — и это раздражало Кэтрин, поскольку нарушило все ее планы. Теперешнее равнодушие, если не сказать враждебность, со стороны Уильяма давало возможность разойтись без ссоры, раз и навсегда. Мэри и то было легче, думала она, там требовалось сделать один простой шаг — и все. На самом деле она подозревала, что вся эта хваленая утонченность, сдержанность и деликатность, которой отличались ее родные и близкие, объясняется неким изъяном характера. К примеру, хотя ей очень нравилась Кассандра, ее бесшабашный образ жизни поражал Кэтрин полнейшим легкомыслием: сперва та увлекалась социализмом, затем шелковичными червями, а теперь вот музыкой; последнее увлечение, как она подозревала, и вызвало внезапный интерес к ней Уильяма. Раньше Уильям, оставаясь с ней наедине, никогда не отвлекался на писание каких-то писем.
И постепенно пришла ясность — как будто за тучами вдруг открылось окошко, — что, возможно — нет, не возможно, а даже наверняка, — привязанность, которую она раньше принимала как должное, оказалась не так уж сильна или вообще прошла. Она внимательно посмотрела на него, словно ожидала увидеть в его лице признаки своего нового открытия. Весь его облик был исполнен внутреннего благородства, интеллекта и душевной чуткости, что было прекрасно, вне сомнений, но только все эти достойные качества сейчас, казалось, принадлежали постороннему. Поглощенный своим делом, Уильям показался ей чужим и отстраненным, — так бывает, когда смотришь на человека, беседующего за стеклянной стеной.
Он продолжал писать, не поднимая глаз. А она не решалась спросить его о чувствах, на которые не имела права. Уверенность в том, что он отдалился от нее, наполняла ее отчаянием — что ж, вот вам лучшее доказательство того, что человек бесконечно одинок! — сейчас Кэтрин поняла это с предельной ясностью. Она отвернулась к камину — казалось, даже физически они слишком далеко друг от друга, чтобы заговорить, духовно же ей не от кого было ждать понимания, все мечты ее подвели, и во всей Вселенной не осталось ничего настоящего, во что можно было бы верить, кроме абстрактных идей — цифр, законов, звезд, фактов, — но опорой ей они быть не могли, поскольку она не обладала достаточными знаниями и к тому же робела.
Поняв, что неловкое молчание затянулось по его вине, Родни оторвался от бумаг, надеясь сгладить все доброй шуткой или даже попросить прощения, однако увиденное повергло его в замешательство. Кэтрин, казалось, никак не оценивает его поведения — ей было безразлично. Судя по выражению лица, она думала о чем-то своем. Из-за ее равнодушия, свойственного в такой ситуации скорее мужчинам, нежели женщинам, у него исчезло желание сгладить неловкость и вновь вернулось ощущение полной беспомощности. Он невольно сравнивал Кэтрин с Кассандрой, какой он ее запомнил: живой, энергичной, взбалмошной. Кэтрин была сдержанной, холодной, молчаливой, отличие разительное, но все же она много значила для него, и ему было не все равно, как он выглядит в ее глазах.
Минуту спустя она странно поглядела на него, как будто только что заметила его присутствие.
— Ты закончил письмо? — спросила она весело, как показалось ему, без тени ревности.
— Нет, отложу до лучших времен, — ответил он. — Сегодня я почему-то не в настроении. Не могу найти нужные слова, получается как-то нескладно.
— Да ведь Кассандра не заметит, складно ты напишешь или нескладно, — сказала Кэтрин.
— Я в этом не уверен. Осмелюсь заметить, у нее неплохое литературное чутье.