– Ты своим смелым поступком завоевал у кампов большой авторитет. Они ведь хорошие люди. Я внимательно наблюдал за Онари. Как он нам до этого вредил, а сейчас так горячо за тебя взялся.
– Это может иметь для нас какое-то значение?
– Может, будет иметь, может, нет. Но я уверен, что мы сильно выросли в их глазах. Только у индейцев настроение быстро меняется. Все равно, скоро наше положение прояснится.
За циновкой, закрывающей выход в коридор, послышались приглушенные женские голоса и характерное бренчание колокольчиков, сделанных из семян какого-то растения и подвязанных на шнурке. Женщины-кампы опоясывают ими бедра, когда танцуют, и вообще в торжественных случаях. Друзья были заинтригованы. В комнату вошли несколько молодых женщин под предводительством Агуа. Как и большинство обитательниц тропических лесов, одеты они были только в два сшитых вместе куцых передника из толстого коричневого домотканого материала, те прикрывали лишь живот да зад. Длинные черные прямые волосы падали на спину, чуть не доходя до пояса. На шее у каждой на цветном шнурке висел деревянный гребешок. Новицкий одарил индианок широкой улыбкой. На минуту, при виде полных еды блюд, все тревоги вылетели у него из головы. С прошлого утра он не имел маковой росинки во рту, ведь по воле жреца он проспал весь вечер и всю ночь. Так что аппетитные запахи жареной курятины и рыбы, запеченного сладкого картофеля, риса, фасоли, кукурузы и свежих бананов, да вдобавок большой кувшин масато [11] привели его в отличное настроение.
– Хо-хо, Янек, глянь-ка! – выкрикнул Новицкий по-польски. – Еда не хуже, чем в варшавском «Бристоле», а официантки одеты как на танцы, приятно посмотреть.
– Верно, верно! – подтвердил Смуга. – В «Бристоле» бы они произвели немалое впечатление.
Агуа остановилась перед Новицким, внимательно в него вгляделась, потом сказала:
– Я вижу, кумпа, ты чувствуешь себя лучше. Вчера ты был ужасно голодный, но Онари сказал, что проснешься ты не скоро, и поэтому еду мы принесли только сейчас.
При первых же словах Агуа Смуга с Новицким обменялись понимающими взглядами. Впервые со времени их пленения кто-то из кампов назвал одного из них кумпа, то есть кумом, так они обращались только к родным и друзьям. Ободренный этим, Новицкий ответил ей:
– Слава Богу, благодаря добрым снадобьям твоего муженька рана уже почти не болит. Скоро встану и погуляю с вами, красотки, вижу, вы уже нарядились, как на танцы.
Индианки расставляли на лавке блюда, улыбались, с любопытством поглядывали на белых мужчин. Агуа же, все еще стоя перед Новицким, продолжала:
– Онари уверен, рана скоро затянется. Его чары отогнали от тебя порчу, которую на тебя нагнал злой дух, живший в пуме.
– Сеньор Смуга сказал мне, что Онари бодрствовал рядом со мной, – повторил Новицкий. – Поблагодарю его, как только смогу ходить.
– Он сам придет перевязать рану.
– Ну и отлично, тогда и поблагодарю. Слушай, а где моя одежда? В кусьме мне тесно…
– Об этом ты не беспокойся, кумпа, – сказала индианка. – Старшие жены Онари штопают штаны. Получишь их еще до захода солнца.
– Ну если так, то сейчас слопаю своего друга, я такой голодный, что и тебя бы съел!
Женщины прыснули визгливым смешком. Развеселившаяся Агуа сказала:
– Ты меня не испугаешь, кумпа! Только уитоты и кашиби едят человеческое мясо.
Хихикающие индианки выбежали из комнаты, побрякивая колокольчиками. Друзья снова остались одни.
– Ну, и что скажешь, кумпа Новицкий? – шутливо вопросил Смуга.
– Похоже, эти резвушки принесли нам неплохую новость, – ответил Новицкий, вгрызаясь в куриную ногу. – Только давай сначала поедим, а то на голодный желудок ни одна мысль в голову не забредет.
Долгое время они молча ели. Смуга в немом восхищении поглядывал на Новицкого, поглощавшего одно блюдо за другим. Наконец, тот утолил первый голод и потянулся к кувшину.
– Выпьем, Янек! Масато, если не пить его лишку, очень помогает пищеварению, – предложил Новицкий. Смуга вздохнул:
– Завидую тебе, Тадек! Насколько же больше тебя я прожил среди индейцев, а все еще мне противны их масато и чича.
– Уж больно ты брезгливый! Томек тоже, когда мы были у сюбео, все жаловался на чичу. Ну и что из того, что индианки сначала пережевывают кукурузные зерна, которые идут на ее приготовление? Значит, их мамаши передали им такой рецепт. И я видел, что после еды они полощут рот.
– А ты видел, какие рты у старых женщин, что постоянно жуют коку?
– Не хватало еще мне глядеть на старух! – обиделся Новицкий. – И не стоит, доложу я тебе, быть таким уж любознательным. Вот расскажу я тебе, была у моего дяди пекарня на Повислье, а я, хоть и сопливый был, а любил всюду всунуться. Как-то в каникулы пошел вечером посмотреть, как делают хлеб. Душно было. А печь прямо дышала жаром. И ничего удивительного, что с пекарей, хоть они и полуголые были, когда они руками месили тесто, пот лил как вода из пожарного насоса. Как-то мне это не пришлось по вкусу, и утром, за завтраком, я скривился на булку, да и рассказал своему папаше. А он дернул меня за ухо и говорит: «Другой раз не суй нос в кухню, так и другим аппетит не испортишь». Так давай, наконец, выпьем, чтобы повезло и нам, и нашим друзьям! – выпив, Новицкий продолжал:
– Признаю, что даже по сравнению с самым паршивым ромом, не говоря уж о ямайском, масато бурда бурдой, да на безрыбье и рак рыба. Теперь раскурим трубки и спокойно побеседуем. Кажется, в наши паруса подул попутный ветер. Но, раз ты говоришь, что у индейцев настроение часто меняется, надо побыстрее использовать удачную ситуацию.
Смуга долго молча попыхивал трубкой, потом заговорил:
– После побега наших друзей я все обдумывал, как бы нам самим освободиться. Убежать отсюда, должно быть, не трудно. Тяжелее будет потом. Мы же не можем бежать той же самой короткой дорогой, которой бежал Томек. Кампы их хоть и не схватили, но кто-нибудь их точно видел. Так что теперь за этой дорогой они следят.
– Уж не хочешь ли ты бежать через Гран-Пахональ? – словно не веря своим ушам, спросил Новицкий. – Вот уж там-то они нас точно схватят, как пить дать.
– Согласен: на Гран-Пахональ тоже нельзя рассчитывать.
– Так что же нам остается?
– Придется идти прямо на восток, по джунглям, среди враждебных белым племенам.