— Я не молчу. Меня гиббоны волнуют. Выучусь здесь и поеду гиббонов охранять, заповедник делать. Потом все туда будут приезжать, чтоб гиббонов послушать. Знаете, как гиббоны поют? Как соловьи! С коленцами, с раскатами!
— Мы к тебе обязательно приедем, — пообещал Мриген. — Ты только напиши, как добраться.
— Да меня там все знают! — почему-то сказал я. — В аэропорту спросите, где Стаса найти, вам покажут. Главное, страну запомните — Камбоджа.
— Я знаю, — сказал Кумар, — рядом с Индией, недалеко. Только я что-то ваших гиббонов у нас не слышал.
— Так там же горы, — объяснил я. — Мамонтов хребет. Он песне мешает. А вот во Вьетнаме гиббонов слышно.
В этот момент дорога перед нами взметнулась в небо, и мы стали подниматься по крутому склону.
Вдруг над нами кто-то крикнул:
— Край!
Мы остановились на склоне и оглянулись.
Весь остров лежал, развернувшись перед нами. Он был похож на невероятный кленовый лист, упавший с небесного дерева в озеро мирового океана. Между прожилками-дорогами лежало двенадцать зеленых парижей.
— Красивый край, — сказал Мриген. — Но кто это кричит?
Мы подняли головы и увидели два черных крыла, которые несли по воздуху белую чайку.
— Край! — орала она. — Край! Край!
— Неспроста она орет, — понял Кумар. — Надо идти поосторожнее.
Тут впереди послышался громкий плеск. Можно было подумать, за холмом отряд солдат полоскает в реке свое белье.
Внезапно мы выкатились на утес, который обрывался прямо в Ла-Манш. Мы стояли на краю острова.
Вода залива была похожа на серое картофельное поле, которое отчего-то шевелилось и поднималось волнами. Казалось, что это его толкает изнутри созревающая картошка. Далеко за картофельным полем виднелась темная полоса. Позже я узнал, что эта полоса — Франция.
— Удивительно, — размышлял я, — за спиной Англия, впереди Франция. Чего я здесь делаю — русский?
Но это я потом размышлял, а тогда мы сели на гранитные камни и стали смотреть на волны, совершенно бездумно.
Теперь я увидел, что и волны залива были гранитными. С каменным треском они стукались друг о друга и с хрустом наваливались на берег.
— Так остров и появился, — подумал я. — Навалило гранита из моря, и получился остров.
— Рай! — закричала чайка. — Рай!
— Рай это когда тепло, — не согласился Кумар. — Когда ветер хотя бы умеренный.
И верно, волосы на его голове метались как черное пламя, чего, конечно, не смогли бы делать при умеренном ветре. Пламя это то поворачивало на юго-восток, то вдруг отклонялось к северо-западу.
— Рай в Южной Индии, в Бомбее, — сказал Кумар, приглушая пламя рукой. А тут — север.
— Где север? — удивился я. — Здесь север? Не видали севера, не говорите! То же мне, север! Вот у нас в России — север! У нас белые медведи по городам ходят! А люди по избам сидят, изделия народных промыслов из березы режут и на улицу только через окно глядят.
— И на улицу не выходят? — испугался Мриген.
— Пошутил я, пошутил.
— Не до шуток теперь, — вдруг сказал Кумар, — думаю, нам следует обсудить положение охраны природы в мире.
И мы, сидя над Ла-Маншем, принялись обсуждать положение мировой охраны природы. Между прочим, очень много недочетов нашли.
А юго-восточный ветер летал над нами и удивлялся, откуда такие умные взялись? Сидят над обрывом, мировые проблемы обсуждают. Пейзажами совсем не любуются.
Нет, не любоваться мы сюда приехали, а Землю спасать.
Очень у нас на планете ситуация сложная. Такая тяжелая, что и любоваться, может быть, скоро нечем будет.
Но интересно, что многие люди этого не видят.
— А чего? — говорят они, срывая с булочки целлофан и кидая его в реку. — Нормально! Ты Клуб кинопутешествий смотришь? Знаешь, сколько у нас еще красот осталось!
— Сколько же?
— Да много.
А то, что все фильмы про Африку в одном и том же заповеднике снимаются, их не беспокоит. Такие люди покупают колбасу и не думают, что это — мясо существа, которое убили специально для них. Современный человек предпочитает не вникать. Потому что, если вникнуть, то нервы себе испортить можно. Зачем же их портить?
Современный человек, кажется, думает, что колбасы, как огурцы, на грядках растут, и что кожаные куртки из такого особенного кожаного растения делают. А кожу, между прочим, с убитых животных снимают.
Не хотелось нам про такое думать. Лучше было наблюдать небо, набитое чайками, и ловить лицом брызги моря, взлетающие с ветром на невиданную высоту.
Не хотелось, а приходилось.
— Кто виноват? — огорчался Кумар.
Мриген ставил вопрос более практично:
— Что делать?
Я предлагал кардинальное решение проблемы.
— За преступление — наказание!
Здесь наши мнения сошлись. Наказание за дикое отношение к планете должно быть суровым. Это дело пахло Армагеддоном.
Небо отвердело и потрескалось. Стали видны белые облачные прожилки.
— Что-то я скучаю, — сказал усталым голосом Мриген. — Домой хочу. На Родину.
— Гляди веселей, — посоветовал я. — Моргнуть не успеешь, как три месяца пройдет.
Мриген моргнул, но это, разумеется, не помогло. Грусть, поселившаяся в Мригене в этот момент, не покидала его до конца курсов. Иногда она доходила просто до неприличного состояния тоски. И тогда он становился похожим на Гамлета — принца Датского.
Совершенно счастливым я его видел лишь в день отлета.
— Смотри-ка, — сказал он тогда, — как три месяца быстро пролетели! Моргнуть не успел!
Серое небо темнело, темнело и превратилось в черное. Белые прожилки на нем погасли. Море, небо и земля окончательно слились в огромный черный шар. И где-то в середине этого шара, не разбирая, где небо, а где земля, мы возвращались в МЦОСРВ.
Слева и справа от нас вспыхнули и замерцали созвездия напоминающие Кассиопею, Волопаса и Гончих псов — это зажглись окна окрестных усадеб.
Поворот к усадьбе отмечало зеркало, которое блестело над шоссе как серебряная луна.
Спускаясь к МЦОСРВу мы уже не видели ни луга слева, ни кленов справа. Но они и в темноте, конечно же, продолжали помахивать своими листьями, похожими на ладони.
Вдруг в пустоте возник желтый прямоугольник — дверной проем. В нем стояла совершенно черная Олуэн.
— Опаздываем? — спросила она.
Нет, мы вовсе не опаздывали. У нас еще оставалось время для умыванья и еще кое для чего. Просто Олуэн не хотела, чтобы мы расслаблялись.