В столовой-то Мелисса как раз за одним столом с Олуэн сидела. И так удивительно было на них, рядом сидящих, смотреть!

Олуэн большая, а Мелисса маленькая. У Олуэн волосы белые, а у Мелиссы — черные. У Олуэн есть очки, а у ее соседки нет очков.

Зато уж кофе они обе любили. И дисциплину. В этом смысле они как раз очень похожи были.

И вот теперь все девять студентов оказались в сборе. Комплект.

Можно бы и курсы начинать. Когда же это произойдет?

В тот же день, вечером, в гостиную зашел Крис Кларк.

— Завтра первая лекция!

Глянул на нас хитрым глазом, блеснул очками и ушел.

Мы сразу стали в волнении ожидать завтра.

Лишь Родриго был спокоен. Он сказал:

— Надо перед работа отдыхать. На гараж велосипеды есть. Около девять штук. Намеки поняли, мучачосы?

Мучачосы намек быстро раскусили и двинули в гараж. Там действительно имелось девять велосипедов. Только кое-каких деталей у некоторых машин не хватало. У выбранного мною «байсикла» руль был загнут, как рога матерого барана. Но от малейшего прикосновения эти рога-руль обрушивались вниз, и рулить тогда становилось трудновато.

У железного коня, на которого сел Кумар, цепь висела, как кишка, вывалившаяся из железного брюха. Родриго плюнул на руки и пообещал, что исправит эту неполадку за пять минут. И он действительно ее устранил, но теперь для того, чтоб машина двигалась вперед, педали нужно было крутить совершенно в противоположную сторону. С непривычки это дело давалось Кумару туго. Он отвлекался, крутил педали вперед и тогда начинал стремительно возвращаться к Центру. А нам приходилось жать на тормоза и ждать, когда наш товарищ обуздает своего железного коня.

Если мы проехали в этот вечер километров десять, то Кумар, отмахал не менее пятидесяти.

Наконец над нашими головами появились чайки, и мы выкатили на край острова, козырьком нависавший над проливом. Он напоминал каменную ладонь, которую остров приставил к своему лбу, пытаясь разглядеть, что это за полоска на том краю залива? Хотя каждому было понятно, что это — Европа.

В свете горячего солнца вода залива напоминала розовое масло. Волны пытались залезть на скалы, но, не добравшись даже до середины, падали вниз и оставляли на гранитных стенах мерцающие жирные следы.

Позже я узнал, что этот залив называется Розовый, или Роуз Бей.

И вода тут всегда розового цвета, хотя заметить это может не каждый. Глянет кто-нибудь в воду и скажет:

— Серая!

А она — розовая.

Мы расселись на козырьке и стали глядеть, как розовый поток уходит стрелой к французскому берегу, пронзает его и вливается в сияющее за ним громаднейшее солнце. Я-то все думал, где же ночью садится солнце? Теперь знаю — во Франции.

Постепенно море и воздух перемешивались и становились уже не понятно чем, то ли влажным воздухом, то ли легкой водой.

Волны хлестали где-то над нашими головами. В легких ощущалось явное присутствие морской соли.

Наконец солнце сомкнуло лепестки-лучи, превратившись в розовый бутон, и ушло в землю где-то в районе Прованса.

Вода почернела. Откуда-то из глубины выплыли на поверхность звезды и тут же отразились в небе. Из волн показалась блестящая спина дельфина. Но это выходил из воды месяц.

А мы сидели так тихо, что сами уже не понимали, кто мы — зрители, или отражение каких-то других людей?

Последняя чайка, крикнув: «Гжель!», обернулась рыбой и упала на самое дно залива. Хотя теперь он казался бездонным.

Наступила ночь.

Кумар первым сел на велосипед и, закрутив педали вперед, поехал назад.

12

Волнение…

Волнение совершенно стерло воспоминание о завтраке, который, вообще-то, должен бы был быть перед лекцией. Ел ли я что-то, был ли в столовой, не помню.

Однако вспоминаю, что в то утро я удивился лицам и внешнему виду своих товарищей. Они были похожи на кого угодно, но только не на себя.

Мы заново узнавали друг друга.

— Кумар?

— Да, а ты кто?

— Родриго. Родриго Тексьерра.

— Ага, теперь узнаю! Ну, тебя перекосило!

— А ты на себя-то зеркало глядеть, когда ванна умываться?

— А что?

— А ты поглядеть, — усмехался Родриго.

Кумар достал карманное зеркальце, заглянул в него и быстро спрятал обратно. Глаза у него стали большими как яблоки сорта «семиренко».

Я стоял перед дверью лектория в окружении товарищей, а все же чувствовал себя, как человек, попавший в толпу незнакомцев.

Лекторий находился точно под кабинетом Фа и Криса Кларка. Они парили над нами, как боги над землей, но вскоре должны были спуститься, чтобы принести нам свет знания. Они были нашими Прометеем и Гермесом.

Но в то первое утро они долго не могли спуститься со своего Олимпа. Вероятно, обсуждали, какое знание нам нужно дать в первую очередь — научить разведению огня или, может быть, сначала одеть в звериные шкуры?

Наконец над нами заскрипели ступени, и вскоре показались какие-то ноги. Однако летучих сандалий на них не было. Через секунду к нам, охваченный божественным сиянием, спустился профессор Фа.

Горшка с огнем, который должен был осветить наши умы, в его руках не было. Не было ни книги, ни даже папки.

Как же он будет читать лекцию, если читать не по чему?

Но ни книги, ни папки Фа не были нужны, потому что он был лектором-импровизатором. И при этом, хотя читал он всегда «из головы», лекции его никак нельзя было назвать выдуманными. Они держались на прочном каркасе фактов. Правда, профессор любил украсить этот невиданный каркас изящной лепниной и даже барельефами. Здания, которые рождались на лекциях Фа, можно было смело отнести к стилю «барокко».

Архитектурные построения Криса Кларка были послабее, но следить за их возведением было не менее увлекательно. Они напоминали деревянное зодчество.

Для чтения первой, самой ответственной лекции, к нам все-таки спустился Фа.

Он строго сверкнул на нас глазами и отпер дверь, ведущую в лекторий. Это помещение очень напоминало кинозал. Пол имел такой же сильный наклон. Но вместо киноэкрана на стене висела огромная пластиковая доска. Впрочем, иногда на ней действительно можно было увидеть кое-какие картины. Хотя в основном это были слайды — с каким-нибудь лесом, каким-нибудь зоопарком. А то и с каким-нибудь кишечным паразитом.

На противоположной стене имелось окошечко, в которое глядело дуло проектора.

Атмосфера в этом помещении была строгая, научная. Поп-корном тут и не пахло.

Мы сели поближе к «экрану». Из третьего ряда мне хорошо были видны затылки Родриго, Томи и Мригена.