– Ты знаешь, где закат с восходом встречаются?

– Разве такое возможно?

– А тебе твоя мама не успела этот секрет открыть?

– Нет, я без мамы у тетки долго жила.

– Можно тогда я расскажу?

– Да.

– Они встречаются на лицах добрых людей.

– Я, кажется, догадалась. Верхняя губа – восход, а нижняя, значит, закат.

– А знаешь, что между восходом и закатом находится?

– Нет.

– Слово.

– Какое слово?

– Самое главное слово, оно как пароль.

– Я поняла, а кто из нас его первым скажет?

Мы не успели решить, кто будет первым. Нас обнаружили, полку мою нижнюю ущупали и сказали слово за нас.

– Ублюдки!!!

Песчинка

Мы так тяжело прощались. Я не мог найти слов. Она просила, умоляла, а я не мог. Счастье у меня на два года отбирали, обрекали на две бесконечности: без ее губ, без ее глаз… Хотелось выть, встать на колени перед людьми и просить об одном: «Сделайте что-нибудь, люди, не разделяйте надвое, ну что вам стоит, люди?..» Почему мир так жесток, почему, когда приходит счастье, его, как игрушку, ломают? Я так только думал, произносить такое было стыдно. А когда думаешь одно, – как произнести то, другое, что она ждет от меня?

На вокзал не взял. Обцеловал последний раз в общаге и убежал сломя голову от ее раздирающих душу слёз. За долгую дорогу проглотил все журналы, книги, что нашлись у соседей по вагону. Я не мог без ее рук, без ее голоса, тянуло на колени, на унижение, на просьбу запретную вернуть меня к ней.

Первые дни службы захлестнули муштрой, кроме отбоя и подъема не помнил ничего. Где-то через месяц потянуло на слова. Брал в руки чистый лист и буксовал на первой букве. Запаниковал не на шутку. Она каждый день ждала письма, а я не только говорить, но и писать разучился. Если бы не друг, пропал бы.

– Ты не мучайся, пошли пустой лист, чистый, как наш снег. Это лучше, чем ничего.

– Как пустой? Что ты говоришь? Она слов ждет, а я ей – пустой лист…

– Ладно, не переживай, придумаю, как выкрутиться из этой беды.

И он не только придумал, он спас от безмолвия, любовь сохранил.

– Ты вот что, найди песчинку.

– Какую еще песчинку?

– Симпатичную, на нее похожую, обогрей и пошли вместе с чистым листом.

– Издеваешься, да?

– Эта песчинка за долгую дорогу сама всё напишет.

– Шутишь всё.

– А ты доверься ей, она знает.

– Откуда?

– Старше песчинки на Земле никого нет.

Что оставалось? Исполнил то, что он велел. Отправил в конверте белый лист и песчинку, что всю ночь отогревал в своей ладони, не спал совсем, потерять боялся.

Не верил, что ответ придет, не верил, что песчинка поможет, не верил, что она за меня нужные слова подберет. Но он пришел – ответ – и удивительно быстро. Почту вручали после обеда перед самоподготовкой. Я боялся вскрыть конверт, сунул эту бомбу в нагрудный карман и сидел тихо-тихо, как мешком из-за угла пришибленный. Друг пытался расшевелить, но у него ничего не вышло. Перед ужином отыскал дыру в заборе, выбрался на волю. Я не мог разделить позор ни с кем. Надышался свободой, надорвал конверт, вынул письмо, удивительно красивое от букв, запятых, точек. Долго любовался пустыми клеточками, они не пугали, не сулили опасности, успокаивали пустотой. Когда добрался до букв, разобрал слова, глазам не поверил. Счастье вернулось:

«Я знала, что ты поэт, письмо подтвердило, ты необыкновенный и большой, и настоящий поэт. Я люблю тебя, милый. Служи спокойно. Обязательно дождусь. Эта песчинка – наша судьба».

Слова не сбылись – судьба повернулась боком. Нам даже встретиться было не суждено. А песчинка та нашлась, я за нее уцепился, и живу, и люблю, и судьбу благодарю. Она, слава Богу, не догадывается, что счастье мое в ту симпатичную песчинку величиной.

Не знаю

Как он посмел написать самое точное, самое честное? Его спрашивали об этом, он отвечал: «Не знаю».

Приглашали на торжества, на юбилеи, приемы. Беспокоились, придет ли? Он и тут не задумывался: «Не знаю».

Интересовались, над чем работает: «Не знаю», – звучало в ответ.

Когда его не стало, заметили все. Всполошились, чего так рано? Даже решили в память о нем издать собрание сочинений. Издали. И ахнули! Языков не счесть. Перевод с любого однозначен: «Не знаю».

Пытались хоть что-то вспомнить о нем. Кто больше всех на его глазах пролил чая, кофе, вина, слов? А он? Он что еще произносил, кроме этих своих знаменитых «не знаю»? Скажет, и идет себе дальше.

Так поступает только свет.

– Сколько у тебя было женщин?

– А страниц во всех книгах сколько?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

– Сколько неоткрытых островов?

– Много.

– Как много?

– Так много, что четно.

– Почему четно?

– Потому что не мужского рода.

– Как это? Остров – мужского рода?

– Да-

– А острова?

– Женского.

– Ты про что знаешь?

– Я про точку.

– А точка это что?

– Тень творца.

Меня часто спрашивают:

– Ты зачем библиотеку раздариваешь?

– Мечтаю в детство вернуться.

– А там что?

– Там Тургенев.

– Скажи, а у буден есть антоним?

– У моих – Бунин.

* * *

От синонимов в глазах рябит: совесть, свет, стыд, страх. Я их раб.

На стенах, на лицах,

На окнах царапаю.

Буквами мокрыми:

И правду, и истину,

И ложь,

И имя свое –

дождь…

* * *

У меня три учителя. В литературе – Бунин, в математике – Зенон. По жизни – Параджанов.

* * *

Слова как семена, если нет весны – доставать не стоит. Зима предпочитает жесты.