— Если ты и вправду так считаешь… — с сомнением протянул Лонгин.
— Считаю, — отрезал Марк Брут. — Значит, нужно отвлечь Антония. Задержать, не дать войти.
— За это тоже возьмусь я, — заявил Брут.
— Ты не хочешь сам убивать Цезаря? — спросил Марк Брут.
— Убийство Цезаря — благо. Но это не значит, что я мечтаю собственноручно зарезать человека.
— Честное признание, — согласно кивнул его брат.
— Погоди, — нахмурился Требоний. — Вы же с Антонием друг друга терпеть не можете!
— Именно, — откликнулся Брут. — Пора обняться и примириться.
Лонгин пробормотал проклятие.
— Антоний тебе никогда не простит, когда узнает причину.
— Мне-то что? — горько рассмеялся Брут. — Зато он потом всю жизнь будет знать, что, если бы не я, он спас бы Цезаря.
Фабиола вдруг остро почувствовала, как тяжело переживал Брут ее роман с Антонием, хоть и никогда этого не показывал, разве что в редкие минуты, как сейчас. Она коснулась его руки и прошептала: «Прости».
Брут слегка кивнул, и боль Фабиолы хоть немного ослабла. Хорошо зная любовника, она видела, что он не до конца смирился с необходимостью вступить в заговор и выпад против Антония — отчасти отголосок внутренней бури. Впрочем, отступать любовнику все равно некуда.
— Решено, — подытожил Марк Брут, не оставляя брату возможности передумать. — Децим Брут уговорит Цезаря ехать в сенат, а потом отвлечет Антония. Когда тиран войдет, к нему первым подходит Цимбр, якобы испросить милость для брата. Остальные присоединяются и отвлекают разговорами.
— Нужен знак. Чтобы ударить одновременно, — подсказал Лонгин. — Придумаем пароль?
— Я сдвину тогу с его плеча, — объявил краснолицый крепыш Каска. — Заодно станет видно, куда бить.
Нобили одобрительно закивали, и Фабиола, упоенная скорым исполнением давней мечты, прикрыла глаза и от всего сердца вознесла благодарение Митре и Юпитеру. Мать будет отомщена. Завтра.
«А как же Ромул? — вдруг напомнил внутренний голос. — Может, он прав, а ты нет?»
Фабиола безжалостно прогнала сомнения прочь. Ей известна лишь одна истина: Цезарь виновен и завтра придет расплата.
Вначале Ромул всерьез намерился идти прямиком в Лупанарий выяснять дело с Фабиолой. Стоило первому потрясению схлынуть, его душу затопила холодная ярость: как бестрепетна, оказывается, его сестра. Он вынужденно признался себе, что не удивлен мужеством Фабиолы. Их мать выжила среди всех жизненных мучений лишь благодаря отчаянной силе и стойкости, а ведь ее кровь текла и в близнецах. Фабиола годами выдерживала тяготы жизни в Лупанарии, отдаваясь мужчинам против воли, и пусть даже она стала богатой и влиятельной, принуждение сыграло свою непоправимую роль. Может, оттого сестра так безжалостна. Кто знает, не была ли мечта о мести единственной ее поддержкой на протяжении стольких лет.
Впрочем, в глазах Ромула это не оправдывало стремления убить правителя Республики. Если Цезарь не признался в насилии над Вельвинной, то Фабиоле неоткуда знать правду. Ромул не собирался убивать человека по чьей-то надуманной прихоти, а тем более Цезаря, даровавшего ему свободу от рабства, и не собирался допустить, чтобы его убила толпа строптивых нобилей во главе с сестрой.
Ромул понимал, что сейчас, когда план уже в действии, говорить с сестрой рискованно. Если она решилась на убийство, то не потерпит помех. Охранники Лупанария слепо выполнят приказ, не задумываясь, кто такой Ромул, а юноше совсем не хотелось валяться в клоаке с перерезанным горлом. Поэтому, смирив гнев, он решил принять совет Тарквиния и рано утром наведаться в дом Цезаря. Фабиолу упоминать он не будет, чтобы не стать виновником ее казни. А поговорить с сестрой можно и потом.
Вернувшись в пристанище для ветеранов, Ромул пошел искать Секунда: патеру митреума подчинялось больше полусотни бывалых ветеранов, отслуживших в легионах по многу лет. Ромул уже успел полюбить немолодого задумчивого воина. Тот чаще слушал, чем говорил, и в его скупых словах, как и у Тарквиния, неизменно крылась тихая мудрость. Ромул не удивился, когда узнал, что Секунд с этруском давно знакомы.
Патера он нашел в просторном внутреннем дворе, залитом лучами влажного весеннего солнца.
— Рад тебя видеть, — улыбнулся ветеран. — Тарквиний с тобой?
— Нет, — смущенно ответил юноша. — Остался в капитолийском храме.
Секунд вопросительно поднял бровь, и Ромул рассказал все как было. И о куриной крови, хлынувшей на восток, и о перьях, уносимых ветром туда же — в непонятном знамении. И о козленке, и о тревоге гаруспика при взгляде на печень.
Секунд выпрямился.
— Цезарю и вправду грозит опасность?
— Тарквиний в этом уверен. Все случится завтра, в сенате. И я не намерен сидеть сложа руки. Надо предупредить Цезаря.
— Да и охрана ему не помешает, — проворчал патер. — Что он думал, когда распускал испанскую стражу?
— Потому я к тебе и пришел. Я думал, может, ветераны сумеют помочь…
— Конечно.
Ромул облегченно вздохнул и принялся обсуждать с Секундом, как лучше защитить Цезаря. Они рассудили, что надежнее всего будет окружить носилки диктатора, как только он подъедет к сенату. Одно присутствие боевых ветеранов насторожит, а то и отпугнет заговорщиков, если же убийцы все же попытаются напасть, то нарвутся лишь на кровавую расправу почти без шансов на успех: политикам против бывалых легионеров не выстоять.
Тарквиний вернулся намного позже, и Ромул заподозрил, не увидел ли гаруспик еще чего-нибудь важного во внутренностях козленка. При мысли о Бренне, судьбу которого Ромул тоже надеялся выяснить при гадании, юношу окатило стыдом — как он мог забыть! Тарквиний, впрочем, коротко обронил, что не увидел больше ничего важного, и как ни мучился Ромул вопросами о галле, пришлось отложить их до другого раза. Завтрашний день важнее.
— Ты себе места не находишь, — озабоченно заметил Тарквиний.
— Просто надо выспаться. — Ромулу не хотелось долгих разговоров.
— По-прежнему намерен предупредить Цезаря?
— Конечно, — отрезал юноша. — А ты что, поступил бы иначе?
Гаруспик покачал головой.
— Не мне вмешиваться в чужую судьбу. И кроме того, я не стану помогать Риму. Он слишком беспощадно обошелся с моим народом.
— Минули уже сотни лет!
— У меня с прошлым связь прямее некуда, — печально заметил Тарквиний. — Я — последний гаруспик. По милости римлян.
— Конечно. Прости, — пробормотал Ромул, все больше понимая ненависть друга к римскому государству. И все же Тарквиний, верный своим убеждения, не пытался отговорить его от завтрашнего визита к Цезарю. Значит, и сам Ромул должен следовать тому, что считает правильным… Задумавшись о Цезаре, Фабиоле и своем отношении к ним, юноша вздрогнул от следующих слов друга: