«Батюшка Вольный… – догадался Светел. – Прости, батюшка, я… чтобы не в обиду тебе…»
«Верни солнце!»
Голос прозвучал внятно, как наяву. Светел хотел говорить ещё, но в это время позади зашуршало, проскребло. Из-под елового шатра задом наперёд вылезал Жогушка. Светел невольно повернул голову. Когда вновь посмотрел, лиса не было.
– Вот! – похвастал малыш.
Он выбрал для новой бабкиной куклы комлик молодой ёлочки с целой пятерью боковых корней. Вроде ничего особенного, но если чуть наклонить… опереть на отломки… обложить волной белой шерсти, побрызгать крепкой водицей из рассольного кипуна… – и сядет шитая росомаха на индевелый лесной выворотень, от настоящего не поймёшь.
Светел похвалил Жогушку, сказал:
– Лис приходил.
– Лис? – огорчился братёнок. Самое занятное вечно норовило произойти без него.
«Лис, да не простой. Мал ты ещё с таким толковать…» Светел хорошо знал, чем отвлечь малыша.
– Я тебе про ёлку сказывал?
– Расскажи!
Светел снова положил пальцы на струны.
– Как-то лесом шёл человек, приминая лыжами снег… – снова нараспев, по-скоморошьи повёл он речь. Усомнился, даже примолк. Им со Скварой бабушка Корениха сказывала про охотника, но Светелу упорно виделся беглый пленник. Воевода из песни Кербоги, всё-таки одолевший последние вёрсты… ну, почти все. Светел задумался, смеет ли продолжать на свой лад, но суть сказа вроде бы не менялась, поэтому он решился. – Взголодал, замёрз, сбился с ног, добрести до дому не мог. Вовсе одолела метель – ан заметил старую ель. Под корнями хвоя гнездом: вот тебе, усталому, дом! Куколь на лицо натянул – и как будто в зыбке уснул…
Жогушка сосредоточенно слушал, шевелил губами, запоминал.
– Утром он и глаз не протёр, – продолжал Светел, – слышит ёлок над собой разговор. «Жизни исчерпался родник, – говорит древесный старик. – Долго длил я дней череду. Вышел срок – сегодня паду!» – «Ты ещё вчера занемог, – отвечает юный росток. – А метель-то выдержал всё ж! Может быть, ещё поживёшь?» – «Мне и след бы рухнуть вчера, потому – настала пора; я подвинул веху конца, чтобы приютить беглеца!»
Воевода Кербоги всё же вкрался в рассказ. Светел быстро глянул на брата. Жогушка сидел приоткрыв рот, голубые глаза сияли предвкушением.
– Встал наш путник, отдал поклон… Сделал шаг – послышался стон! Где была в ночи колыбель – рухнула старинная ель…
Жогушка сглотнул. Брови, прямые, длинные, подвижные, сползлись домиком.
– Всё не так было, – вытолкнули дрожащие губы. – Он то дерево выручил… сошками подпёр…
Светел хотел утешить братёнка, но сам вспомнил две ёлки Левобережья, росшие, поди разбери, из одного корня или из двух. Увидел вдруг, как одна падает… та, что больше и старше… падает, надеясь младшую защитить…
Он мотнул головой, решительно ударил по струнам.
– А вот рассмешу!
Жогушка шмыгнул носом. Неуверенно улыбнулся.
Светел приласкал пальцами гусли, прислушался. Подкрутил шпеньки, добиваясь нового, весёлого лада. Вновь попробовал струны, проверил, как зазвучали. Грянул уже во весь мах, запел.
Вот что было в годы стары:
Жил у нас в деревне Сквара.
Жил при нём братище Светел,
Что поёт вам песни эти,
Ну а самый славный брат
Вовсе не был и зачат.
Жогушка засмеялся. Захлопал в ладоши. Этот сказ он хорошо знал и всегда радовался ему.
Как-то Светел разболелся,
Лютым жаром возгорелся,
В избяном тепле у печки
Он истаивал как свечка,
Весь ослаб, изнемогал,
Маму с бабушкой пугал.
Старший брат – заслон меньшому!
Не бывает по-другому!
Чтобы прочь прогнать ломóту,
Он куги принёс с болота,
Дудочку смороковал –
Да на ней и заиграл.
Хворый сразу ободрился,
Начал жить, зашевелился,
Улыбнулся неулыба –
Дивной дудочке спасибо!
Прочь бегут и боль и страх,
Если песня на устах!
Светел пел плохо. Сам это понимал. Голос-корябка, отёсанный выученным умением… Глухарь, возмечтавший с лебедями летать! И на гуслях Светел так же играл. Знал, как надо, наторил руки, а истого дара не было. Дед Игорка сперва его гнал: «Ступай, дитятко, уставляй лыжи…»
Но соседи не привыкли,
Чтобы парень брал кугиклы!
Злая тётка Розщепиха
Начала бояться лиха:
«Ты давай-ка их сюда,
А не то придёт беда!»
Лишь отец махнул рукою:
«Ваши страхи – всё пустое!»
Баб унять не всякий сможет,
Если очень всех тревожит,
Что беда, не ровен час,
Вновь докатится до нас.
Внук же вышел нравом в деда,
Послушания не ведал,
Он ни с кем не посчитался,
Лишь бы брат заулыбался.
Дудку он не отдаёт,
Ну а та себе поёт.
Жогушка, смеясь, подхватился на ноги, замахал рукавичками, заплясал. Зыка поднял голову, насторожил уши… стал нюхать воздух… снова улёгся. Светел сделал страшные глаза:
Бабка с горя хвать полено:
«Отберу – да об колено!..
Я в него вложила душу,
А балбес меня не слушать?!»
Рассадила внуку бровь,
По лицу пустила кровь.
Сорок зол с того удара!
Обронил кугиклы Сквара,
Плачут девки, плачут дети,
Горше всех – братище Светел,
Плачет бабка, плачет мать –
Кровь пытаются унять.
Давний случай и, в общем-то, ералашный. Подумаешь, рубчик в полвершка, было бы о чём поминать! Пустяковина – а Светел знай себе припевал, и вместе с ним веселились и тревожились гусли. «Сказ долгим быть обязан, – учил дед Игорка. – Сам суди, люди только уши развесят, усядутся поудобнее… а ты уже замолк! Другой раз и сказывать не попросят!»
С той поры в деревне нашей
Никого не гонят взашей,
Если кажется соседке,
Что иначе пели предки.
Лишь бы складно ты гудил,
Голосницы выводил.
– Братик, – сказал Жогушка.
– Что?
– Братик, ты светишься…
Светел опустил голову. Вздохнул, кашлянул.
Я бы слушал песни брата
От рассвета до заката.
До полуночных созвездий
Мы бы с ним сидели вместе,
Всё про милое вчера
Толковали до утра…