Ветер перестал смотреть на него. Перестал замечать.
– Не позволю, – сказал он. – А накажу и так троекратно, без твоих просьб.
Последний переход к Чёрной Пятери Ворон одолевал как в тумане. Его не то чтобы шатало, просто ноги ступали словно по собственному разумению. И глаза подмечали уже знакомые путевые приметы тоже как бы сами собой, без участия рассудка. Ворон пытался бодриться, но идти к столбу было жутко. Там ждало что-то такое, подле чего всё прежнее битьё покажется щелкушками в детской игре. У столба люди оставляют либо свою вину, либо свою честь. Будет сперва очень срамно. Потом – очень больно. И с начала до конца – очень страшно. Но может, хоть кончится нынешнее безвременье. Наказав Лихаря, учитель его чуждить перестал.
«И я свою честь возьму…»
Ещё изловчиться бы сунуть кому-нибудь в руку драгоценные зёрнышки да успеть объяснить, что с ними делать. Лыкашка наверняка встречать выбежит. И Хотён. И Шагала. А и не удастся снадобье передать, – всё равно: у столба раздевать станут, так он скажет им, чтобы не пороли мешочка.
«Будет что будет, даже если будет наоборот!»
Ворон поправлял на груди алык, в сотый раз ощупывал под кожухом пестрядинный кисет и… снова пытался вспомнить, как же называлось лекарство. Студень? Стыдь? Стужа?..
К середине утра над лесом начала восходить Наклонная башня. Ворон давно затвердил, где она появлялась. На каком повороте, на котором шагу. Сегодня она торчала из тумана этаким кулаком, снежный буран облачил её в царские горностаи, слишком пышные, чтобы долго держаться. Скоро белую шапку подточит близкое дыхание зеленца, оттепельный воздух согреет чёрные камни, белый пух набрякнет влагой, начнёт прислушиваться к тяге земной…
Пока Ворон смотрел, нижняя половина шапки подёрнулась как бы морщинами, отделилась. Беззвучно рухнула сквозь туман. Дрогнула и верхняя часть. Подалась, поехала с каменного ствола, разваливаясь на ходу. Спустя время долетел отзвук тяжёлого глухого удара. Ворон даже шагу прибавил. Норов Наклонной обитатели крепости давно знали, и всё же… Неповоротливая Кобоха или кто-то из малышей могли положиться на авось – и не успеть. Почему Инберн до сих пор там крытого прохода не выстроил? Потому, что чёрным двором они с Ветром редко ходили?..
Он вновь подал голос.
– Учитель… воля твоя… – Выскочило само, не спохватился, пришлось продолжать. – Учитель, когда отказнишь… Можно, я проход под Наклонной строить начну? С робушами, с Белозубом…
Некоторое время Ветер шёл по заметённой дороге молча, как не слышал. Наконец бросил через плечо:
– Нет. Не позволю. – И всё-таки снизошёл, пояснил: – Может, хоть так иные привыкнут думать, что делают.
Ворон опустил голову.
С других башен их уже разглядели дозорные. Легко было представить, как там, внутри, все побросали работу. От старших, совершавших воинское правило, до самых младших, чистивших снег. Все бежали за пределы широко раздвинувшегося купола – встречать Ветра. И Ворона.
Котляр вдруг остановился. Повернулся, приминая лапками снег. Окинул пристальным взглядом ученика.
– Куда ты там хотел, беги уж, – смилостивился он прежним голосом, остудным, колючим. – Только живо возвращайся, не мешкай, не потерплю.
Хотён, Шагала и другие ребята, выбежавшие навстречу, едва головы успели вслед повернуть. Дикомыт пронёсся сквозь толпу, чуть не по стене одолел сугроб, заваливший подходы к чёрному двору, и скрылся в поварне. Только было замечено, что кожух болтался у него на плечах, а глаза горели сумасшедшим огнём. Хотён шагнул было следом, но увидел Лихаря, спешившего к учителю, и побежал за стенем.
В поварне угорелыми котами метались приспешники. Ветер явился врасплох, ни о какой настоящей готовке речи не шло, но надо же господину с дороги хоть мёда горячего поднести?.. А там и щей гретых с заедками?..
Вдоль глухой стены тянулась длинная печь, ровесница крепости. Прокалённый свод с жерлами вмазанных котлов, одно сплошное горнило с несколькими устьями, чтобы подгребать жар туда, где нужней. В иных местах свод был перекрыт толстыми листами железа – ставить горшки, ковши, сковородки. Под одним из таких листов работники торопливо разводили огонь.
Ворон прямиком бросился к хозяйке поварни.
– Тётенька Кобоха! Дай скорее тёплой водички! И чем взбивать!
Кобоха много лет считалась правой рукой Инберна во всём, что касалось стряпни. Она многое переняла у своего волостеля. В том числе подозрительность. Ей всё время казалось – голодные молодые ребята только мечтали добраться до съестного припаса. В особенности до всего, предназначенного на высокий стол.
Кобоха даже не расслышала, о чём именно просил Ворон.
– Куда вперёд старших разлетелся, бесчинник! – прикрикнула она, замахиваясь уполовником. – Не будет тебе ничего!
И отвернулась дать разгон чернавке, снявшей со стенного крючка не тот ковшик.
– Тётенька…
Ему полагалось бы уже исчезнуть, поняв: ничего он тут не добьётся. Однако на сей раз так просто отделаться от упрямца не удалось.
– Тётенька, мне лекарство развести! Я Надейке принёс…
Кобоха повернулась к нему, красная и сердитая:
– За водой в мыльню ступай! А Надейка твоя – хоть бы померла скорей, дармоежка!
Ох, не надо было ей так-то говорить… Кобоха успела заметить, что в шумной поварне вдруг стало тихо. Приспешников и чёрных девок словно метлой вымело за порог. А саму Кобоху вдруг сгребли железные руки, притиснули локти к бокам, оторвали от пола. Близко мелькнуло лицо бесчинника-дикомыта, худущее, какое-то чёрное, с бешеными глазами… Кобоха вспорхнула лёгкой пушинкой – и с маху всела пухлым озадком в самый глубокий котёл. Эти котлы она каждый день видела раскалёнными, кипящими, шкворчащими…
Потом говорили, что от её вопля с Наклонной сошли остатки снега, не сброшенные обвалом. Кобоха билась и рвалась, уверенная, что сейчас изжарится, но ухватиться было не за что. Задранные кверху коленки подпирали добротное чрево и грудь, так что даже воздуху набрать толком не получалось, какое там выбраться.
Ворон уже сновал у длинного хлóпота. В мыльной горячая вода, вестимо, была. Прямо из ближнего кипуна. Она мягчила волосы и отлично сводила с тела грязь, но пить её, вонючую, было нельзя, а уж лекарство разводить – подавно.
В поварню сунулись снаружи. Ворон оглянулся через плечо, но только успел заметить мелькнувший край подола. Напуганные стряпеюшки так и не решились прийти на помощь Кобохе. Если бы подобное выкинул стень, они бы только переглянулись: чего другого ждать! Но дикомыт, которого все помнили смешливым и добрым…
От этого было действительно страшно.
Кобоха сучила ногами, ворочалась, кричала всё пронзительней, въяве обоняя дымок, будто бы уже сочившийся снизу. Ворону некогда было слушать её. Найдя чистую миску, он высыпал щедрую горсть зёрнышек. Во сне они катались жемчужинами, всамделишными были серые и невзрачные. Он торопливо раскупорил закутанный жбан вечорошнего кипятку. Залил, по наказу, на два пальца. Зёрнышки вмиг побелели, стали жадно пить воду. Пока набухали, Ворон бросился искать сбивалку – пучок долгих лучинок, распаренных, согнутых пополам. Сбивалка никак не попадалась ему. Видно, после смерти деда Опуры не стало терпеливцев дрочить в пышную пену тесто для блинов и оладий: взболтают ложкой, так и сойдёт… Ворон обежал взглядом полицы, распахнул подвесной короб для сручья… Отчаянно спеша, принялся выгребать на хлопот подряд всё, что в коробе лежало. Про себя он уже решился тереть зелье рукой, и пусть Ветер что хочет с ним, то и делает!.. Но Владычица была милостива. Сбивалка наконец-то нашлась в дальнем углу. Рядом лежали мытые гусиные перья – смазывать хлебы да пироги. Ворон подумал о живом теле без кожи, вряд ли могущем вынести иное прикосновение. Выгреб заодно все пёрышки разом…