Двое стрельцов тотчас вскинули луки. Наградой мгновенно исчезнувшему дикомыту был смех: оба уже сняли тетивы. Сквара подобрал томарку-обидчицу, вылез вновь, стал бережно вытягивать боевую, застрявшую в стенке. Работа предстояла долгая и суетная, пока впрямь не стемнело.
Старшие ученики подошли помочь.
– По мамкиным шлепкам парнюга соскучился, – обращаясь к товарищу, жалостливо предположил Беримёд. – Весь день гузно подставлял.
– Они, дикомыты, чуть что – в пень встают, – поддакнул опалённый. – Ни от стрелы уйти не могут… ни от ножа.
Сквара дёрнулся, перед глазами метнулись белые звёзды. Рука Жога, пригвождённая летучим ножом… За такое казалось мало убить, кулаки сжались сами… Язык поспел быстрей кулаков:
– Шёл за злато я на драку, приволок с цепи собаку!
Ляпнул и сам ужаснулся безлепию, вроде вышло, что храбреца Космохвоста приравнял к негодному псу. Однако детин проняло. Оба оставили искать стрелы, нехорошо выпрямились.
– Эй! – окликнул Ветер. – Вы двое! Раз так, бегите-ка домой, пусть сам своё нерадение собирает!
Беримёд с Белозубом тяжело выдохнули, повернулись, отошли. Сквара задумался, о каком нерадении речь, его вроде не ловить отряжали, но скоро забыл. Ветер трижды посылал его почти ощупью обшаривать пустой городок. Опёнок не мог с уверенностью ответить, сколько всего стрел в него выпустили.
– Другой раз крепче будешь считать, – посмеялся котляр.
– Учитель, воля твоя… зачем?
Ветер положил ногу на ногу:
– Андархский тул вмещает тридцать стрел. Начнёшь выманивать врага, тягаться с ним… Сочтёшь, сколько у него в колчане осталось.
– Может, – спросил Сквара, – я того вражину лучше в лоб камнем убью?
– А если в руку заразили уже?
– А я левой, – обрадовался дикомыт.
Ветер засмеялся:
– Дурак ты ещё… Впрягайся давай.
Сквара возложил на себя алык, чувствуя, как жалуются грудина и рёбра. К стрельцам он так и не подскочил, зато с утра наверняка будет не вздохнуть. И когда уже у него начнёт хоть что-нибудь получаться?..
Пока он вытаскивал санки с поляны, Ветер сказал:
– Ты сегодня должен был уразуметь кое-что.
Сквара упорно переставлял валенки с подвязанными шипами.
– Если… если как стрелы честь…
Говорить приходилось очень мерно и медленно, иначе перед глазами начинали плавать круги. Сквара уже достаточно знался с котляром, чтобы понимать: речь шла про другое. Стыд и срам, ему было всё равно. Лишь бы доплестись в крепость, снести одёжки в сушильню да самому без памяти упасть на топчан. Однако Ветер любил, чтобы ему отзывались, вот он и отзывался.
– Дурак ты, – повторил учитель. – Это на поверхности плавает. Вспомни лучше, как после озадорились.
Тут всё было понятно.
– Слово… что стрела, – прохрипел Сквара.
– Когда уже начнёшь толк разуметь? – вздохнул Ветер. – На Беримёдовы речи ты ухом не повёл. А когда Белозуб нож помянул…
Сквара промолчал. Сугробы справа и слева были высотой по плечо, сани тыкались в них передком, застревали навеки – не вытащишь. В груди жгло, дышать в полную силу не моглось.
– Белозуб тебя за болячку схватил, – беспощадно продолжал Ветер. – А ты – его. Что это значит?
Сквара с трудом выдавил:
– Ну… до ножовщины не дошло ведь…
– Владычица, дай терпенья, – пробормотал Ветер и замолчал.
Сквара безразлично наметил себе в потёмках очередное дерево. Дойти до него… а там поглядим. Учитель на санках молчал ещё десяток шагов, затем смилостивился:
– Это значит, балбешка, у каждого есть за что ухватить. Напирает на тебя великанище: шея – во, руки – грабли…
Сквара представил. Ёлки в снегу, смутно качавшиеся по сторонам, превратились в полчища недругов.
– Но на руках пальцы есть, – продолжал Ветер. – И уж один палец ты как-нибудь да согнёшь. Особенно если знаешь, что он его сломал накануне. Чтобы врага погубить, бóльшего обычно не надо… А ещё ты подпоил в харчевне оруженосца и выведал, где у господина дырка в доспехе. Постиг, дикомыт?
Тропа шла вниз, Сквара пяткой придерживал санки, норовившие наскочить ему на ноги.
– Ты – тайный воин Мораны, – негромко говорил Ветер. – Сшибки за достой больше не про тебя. Тебе думать лишь о чести Царицы. Ей же слава, когда мы умом бьёмся, не оружием. Было дело…
Скваре нравились байки учителя. С ними холостые назидания становились ощутимыми, наполнялись плотью и смыслом. Он хотел оглянуться, но зря сделал это. Рёбра под лузаном свело так, что Опёнок не кончил движения.
– Я тогда молодой был, – рассказывал Ветер. – Только Чёрную Пятерь обживал после Беды. Притаился коробейником, бегу себе по дороге… кому гребешок продам, кому наручень стеклянный девку порадовать, а больше вести нёс, конечно, люди тогда до свежей вести жадные были. Пустили меня в один двор на ночлег… – И неожиданно спросил: – У вас в Правобережье снохачи ведутся?
Сквара ответил стыдливо, неохотно:
– У нас таких, как прознáют, с большины гонят и на вече не слушают. Не их это дело, советы добрым людям давать.
Собрался было добавить: «А ещё на купилище со знáтым снохачом не всякий торгует», но дыхания не хватило.
Ветер кивнул:
– Тот свёкор ох лют был до невестки. Сам сед, а она… едва кукол оставила. Слышу – плачет в морозном амбаре, думаю, кто из шалости запер, чуть тёплая мне на руки выпала… а в дом не идёт. – Котляр помолчал, кашлянул, пояснил: – Неуступная, значит. А мужу – одиннадцать годков, на то батюшка и женил. Стал я смекать…
Тут уж Сквара забыл про боль, оглянулся, подсказал:
– Как сквернавца на русь вывести?
– В тех местах выводи не выводи, – махнул рукой Ветер. – Всё равно на молодёнку и свалят. Я к другому… Орудье мне твердит: не твоя печаль, тебе ради Владычицы дальше идти. Душа плачет: любодеям Правосудная ещё отпустит вину, а вот сильничать не велела. Ты, дикомыт, что стал делать бы?
– Я бы… – горячо взялся Сквара.
Однако замолчал, не продолжив. Ноги переломать большаку? Так с тем уйдёшь, а невестку снова обвиноватят. Да ещё работника не станет в избе. С собой взять бездольную то ли бабоньку, то ли девчушку? В прежний дом родительский отвести, где семьяне только порадовались – одна с хлеба долой?..
Ветер подождал, пока ученик с натугой одолеет изволок.
– Я там денёк лишнего задержался, – сказал он затем. – Домовладыка этот похаживал ко вдовушке-гулёнушке за лесок, пивка испить. И всякий раз подспудно боялся, что заблудится во хмелю, назад не воротится. Чего только не вызнаешь, если с людьми умеючи толковать.