Видно было: не шутил. Позже мимо решётчатого оконца провели вязня в цепях. Водворили туда, куда Ветер сперва собирался запереть лихаревичей. Сразу стало очень не по себе, и сдавил шею ошейник, и вдруг показалось, что зря они так изгалялись над кабальным, и…
– Пошли, – сказал стень. Подумал о чём-то, кивнул замявшемуся Пороше. – Ты тоже.
Все четверо подвязали длинные беговые лыжи, пустились обновлять засыпанную снегом лыжни́цу, тянувшуюся в Недобоев острожок. Лихарь гнал впереди, мощно, сяжисто, поди удержись вровень. Не сбился с шага против ёлки, где когда-то истекал кровью. Лишь фыркнул в усы, наддал ещё, желая то ли уморить становиков, то ли, наоборот, раззадорить. Под конец гонки, когда за вырубками оказало себя сидячее паоблако острожка, парни заметно приободрились. Даже бледные щёки наказанных нацеловало морозом до весёлого жара.
Недобой со старшим сыном гребли снег на спускном пруду, собирались скалывать лёд. Большуха кормила гусей. Белый дединька одышливо заносил колун, исполняя прежний Лутошкин урок. Бабка чинила сеть. При виде мораничей все побросали работу. Сбежались к избе. Когда четверо миновали тын, острожане дружно повалились на колени. У большухи глаза стали наливаться слезами, она подняла голову, хотела взмолиться, разузнать о судьбе младшего сына… Муж пхнул её локтем, она снова упала лбом в землю.
Маганки не было видно. Лихарь немного постоял над согбенными, но ни о чём так и не спросил. Намётанный глаз выцепил незаложенную дверь клети, самой дальней, у рыбного пруда. И туда-сюда – следы маленьких лапотков, не по ноге ни большухе, ни подавно троим мужикам. Лихарь кивнул унотам, чтоб следовали. Не стуча и не спрашивая распахнул дверь дальней клети. Первым влез через порог.
Молодая женщина сидела за прялкой, укутанная поверх простенького зипуна в толстый плат. Клеть, лишённая очага, грелась только дыханием да огоньком лучины в светце. Короба, кадки, опрятно застеленная скрыня… Маганку выжили из избы, конечно, не за то, что согрела ложе мораничу. Сноха избывала чужую вину, страдала за то, что меньшой деверь вначале боднул вилами, а на кого замахнулся – разглядел после. Его кабалы мужнина семья Маганке не простила.
Чужие шаги за дверью, голоса на пороге заставили её испуганно сжаться, шустрое веретено в руке оборвало песенку, нитка свилась петлёй. Когда Маганка узнала Лихаря, её лицо озарилось. Он всё-таки пришёл! Лучший из мужчин. Светлокудрый красавец андарх, могучий, грозный, заботливый… Надёжный, словно крепостная стена. Её занозушка сердечная. Он снова пришёл к ней… а может, за ней. Он пришёл!
Маганка повалилась перед ним на колени, но веяло от неё не боязнью, как от других острожан, а надеждой весеннего ростка, пробившего снег. И ещё – поздним раскаянием, что сбежала тогда. Но он ведь простил её, винную, он ведь простил её, раз пришёл!..
Лихарь немного посторонился, пропуская учеников в клеть. Они вошли один за другим, плечистые, ражие, в молодых усах искрилась талая влага. Начали вопросительно поглядывать на стеня. И – с мужским любопытством, с пробудившейся алчностью – на Маганку.
Лихарь же улыбнулся… Молодая женщина вдруг поняла, что это пришёл вовсе не её витязь, вымечтанный в одиночестве. Не тот, чьи руки, чьи тёплые губы вспоминались ей зябкими ночами в клетушке. Сердце вскрикнуло серой утицей, сбитой влёт из засады. Кануло, теряя пёрышки, в бездну, в тёмную воду.
Стень кивнул на неё ученикам:
– Вы – мораничи. Вам – воля!
Воевода был не столько рослый, сколько широкоплечий и сильный. Люди таких называют ширяями. Под истёртым и латаным меховым кожухом легко угадывалась кольчуга. Дружина, стоявшая позади, во всём подобала вождю. Полтора десятка неутомимых походников, привыкших спать в снегу, рубиться, натягивать боевые луки и день за днём шагать по сугробам, таща гружёные санки. У одного, синеглазого красавца, между ножнами парных мечей висел за спиной кожаный чехол с гуслями. А кругом стлались горелые пустоши коренной Андархайны, не слишком привычные для северян. Голой земли чуть не больше, чем снега, зелень пятнами… Речной лёд, однако, не уступал обманчивому теплу. Витязи стояли над высоким обрывом, смотрели, как на другом берегу всадники останавливают настоящих коней. Невзрачных, мохнатых, способных выдерживать морозные зимы… но всё равно – настоящих! На севере успело подрасти поколение, никогда не видевшее живых лошадей. Только черепа на заборах.
– Вы, детки, там не сильно грустите, – сказал вождь. Он обнимал за плечи двоих белобрысых подростков, одетых одинаково, по-походному, брата от сестры издали не разберёшь. – Просто помните, чему мы с Космохвостом вас обучали!
– Да уж не забудем, дядя Сеггар, – попробовала пошутить девочка. – Вздумают за кого попало просватать, пускай поймают сперва.
Братец Аро, по-прежнему круглолицый, внешне медлительный, весомо кивнул.
– Ты тоже не печалься, – сказал он вождю. – Время быстро пройдёт.
Другие двое ребят, давно переставшие светлить волосы, придвинулись ближе.
– Они ведь за нами будут, – утешила Сеггара красавица Нерыжень. – Никому в обиду не предадим.
Косохлёст промолчал, он стоял с виду безоружный, сложив на груди руки. Юный телохранитель, натасканный по стари́нам котла, когда лучшие защищали. То есть так, как большинству взрослых охранников и не снилось.
Сеггар вздохнул.
– На вас, – проворчал он без улыбки, – только надея.
Рядом хлопотал возле саночек кряжистый середович. Пегая борода, пегие волосы из-под войлочного столбунка. Дядька охал себе под нос и то затягивал полсть, то спохватывался о чём-то, заново раскупоривал поклажу.
– Всё тебе гребтится, Серьга, – прищурился гусляр. – Была бы голова на плечах, а шапку новую наживёшь…
Серьга заполошно вскинул руки, схватил свой колпак. Кругом захохотали.
Дружинный стяг хлопал под порывами ветра. На линялом полотнище разворачивал крылья длинноклювый поморник.
Подошёл витязь, казавшийся хрупким подле вождя. На худом лице вовсе не росла борода, зато из-под шапки свисала длинная седая коса. Нерыжени был показан кулак, маленький и костлявый.
– Я те дам!
– Пряничка дашь, тётя Ильгра? – невинно отозвалась девушка. – А то медку?
Ильгра хрипловато рассмеялась, обняла любимицу, не стала больше ничего говорить. Всё было уже сказано.
На том берегу спешились. Сеггар крепче притиснул воспитанников, зарычал сквозь зубы, начал спускаться. Дружина в молчании потянулась за ним. Ильгра понесла стяг.
Приехавшие с юга выглядели птицами совсем иного полёта. Нарядные, в красных сапогах, в серебре. На дружинных они поглядывали кичливо, этак свысока, но кто окажется грозней в открытом бою, не хотелось даже гадать. А нáбольшим у них выступал почтенный вельможа, очень немолодой, но державшийся по-воински прямо. И кому какое дело, что меч у него на поясе рядом с ничем не украшенным клинком Сеггара выглядел драгоценной игрушкой.