– Я позвоню!
Мотя нажала «отбой» и ринулась к двери, путаясь в одеяле.
Валерка ревновал ее всерьез, и это ей необычайно льстило. Если на улице незнакомый мужчина бросал на его жену мимолетный взгляд, Валерка начинал закипать. «Вот так толстуха!» – читала Мотя на лицах встречных. «Вот так роскошная женщина! Хочу себе такую!» – читал Валерка. Он пушил свои черные усищи, вращал глазами и грозил, что в следующий раз побьет мерзавца.
В такие минуты он становился ужасно смешной, нелепый и невозможно, невозможно родной. Один раз Мотя, забыв о стеснительности, расцеловала его прямо на улице – к огромному смущению обоих. Прохожие, конечно, развлеклись, наблюдая их пару: большая толстопопая Мотя и щуплый носатый Валера с усами щеткой. Но мужу было на это наплевать. «Ах ты моя темпераментная чертовка!» – мурлыкал он, щипая Мотю за задницу.
Она до икоты, до полуобморочного состояния боялась, что Андрей со Славкой не примут ее нового мужа. При их любви к родному отцу они могли устроить ей и Валере развеселую жизнь. Но он удивительно легко нашел к ним обоим подход, и за это Мотя полюбила его еще крепче.
А потом родились Павлик и Максик. У Моти стало на десять килограммов веса, на полголовы седых волос и на два счастья больше.
Однажды они договорились, что после работы Мотя зайдет за мужем и они погуляют. Подойдя к решетчатой ограде, Мотя увидела за ней двух девиц из Валеркиного отдела. Девицы курили.
Из здания вышел Мотин муж.
– Наш таракан побежал, – скривилась одна из девиц. – Противный, фу! Жидконогая козявочка-букашечка.
Мотя, в целом, боялась посторонних людей. Это в семье она была королева-мать, темпераментная чертовка и богиня кухни в одном лице. Внешний мир видел в ней лишь глуповатую безобидную толстуху.
Однако злобные девицыны слова всколыхнули в Матильдиной груди какое-то неизвестное ей доселе чувство. Только на днях Валерка рассказывал, как прикрывал ошибки одной из сотрудниц, и по всему выходило, что именно она и обозвала его только что жидконогим.
– Ах ты дрянь неблагодарная! – сообщила Мотя через решетку. Девица изумленно обернулась и презрительно выпустила дым из маленького красного ротика.
– Женщина, вы кто?
– Я-то известно кто, – набирая обороты, воскликнула Мотя. – А вот тебе совесть бы не мешало иметь!
– Побег из психушки, – фыркнула вторая. – Пойдем, Тань.
«Тань!» Именно Татьяной ее и звали, ту бестолковую сотрудницу, которую не уволили только благодаря ее мужу.
– Да я тебя об забор расплющу! – крикнула Мотя, ворвалась в калитку и ринулась на обидчицу.
Даже если бы она неделю подыскивала слова, у нее не получилось бы придумать ничего более устрашающего. Пыхтя, как паровоз, Мотя неслась навстречу неблагодарной Татьяне. Вид ее не оставлял никаких сомнений в том, что она способна исполнить угрозу, и девицы с воплями брызнули в разные стороны.
Мотя добежала до места, где они курили, и остановилась. Уф-ф-ф!
– Родная, ты чего?
Валерка спешил к ней, с беспокойством поглядывая на вздувшуюся пузырем блузку на спине любимой.
– Я, это… Спринтером решила заделаться, – выговорила Мотя, утирая пот. – Валер, а Валер…
– Чего?
– Как ту поганку звали, за которой ты отчет переделывал?
– Татьяна. Татьяна Рудакова. Кстати, она уволилась два дня назад. Оно и правильно, работник из нее никудышный.
– Правильно, ага, – согласилась Мотя. – Пойдем-ка скорее отсюда, Валер.
…Снаружи стучали. Распахнув дверь, Мотя узрела горничную с письмом на подносе.
– Это вам! – пропела та. – Приглашение!
– Опять?
Поняв, что чаевых не дождешься, горничная не стала задерживаться. Мотя закрыла за ней дверь и плюхнулась на кровать.
Что еще придумала Рогозина?
Она прочитала одну-единственную строчку, и хорошее ее настроение улетучилось бесследно.
4
– В сауне с бассейном?!
Ира швырнула белый прямоугольник в мусорное ведро и вопросительно уставилась на Любку.
– Чо за дела? На фига в сауне-то?
– Понятия не имею.
Савушкина достала приглашение из ведра и пробежала глазами.
– Бассейн и сауна, – пробормотала она. – У тебя купальник есть, Ир?
– Откуда?
– Ладно, я тебе свой запасной дам, он слитный.
Коваль захохотала так оглушительно, что за окном с подоконника в испуге сорвались голуби.
– На какое место я его одену – на голову, что ли?
– Не преувеличивай свои масштабы, – поморщилась Любка. – И не «одену», а «надену». Надевать одежду, одевать Надежду – простое же правило. Мнемоническое.
– Охреническое… – огрызнулась Коваль. – Мне в твоем купальнике будет ни вздохнуть ни пернуть.
– Жалость-то какая!
Коваль слишком хорошо знала Любку, чтобы не расслышать в саркастическом тоне скрытого беспокойства.
– Люб, ты чего?
Савушкина вскинула на нее огромные глаза. Совой ее прозвали не столько из-за фамилии, сколько из-за умения долго смотреть на собеседника, не мигая. Почему-то именно в таком виде вся Любкина прелесть исчезала, и проявлялась хищная, пугающая сторона. Выиграть у нее в гляделки не мог никто, включая Рогозину. Один-единственный раз Любка поддалась и жестоко пожалела: та устроила ей такой разнос, что их дружба повисла на волоске. «Ты меня за дуру держишь? – кричала Светка, наступая на нее. – Думаешь, я не распознаю твои поддавки?» – «Я не хотела, чтобы ты все время проигрывала!» – пискнула Любка. «Проигрыш может быть и у сильного! – отрезала подруга. – А поддаются только слабакам! Никогда не смей больше так делать! Ты меня унизила!»
– Сама не знаю, Ир, – соврала Любка. – В воду не хочется лезть.
Коваль потерла воспаленные глаза.
– Ну, давай не пойдем.
– С ума сошла! Забудь и думать!
– Что так? – прищурилась Ирка. – Хочешь выгоду свою поиметь со Светки?
Любка действительно собиралась. До вчерашнего вечера. Пока одна фраза, случайно оброненная Рогозиной, не заставила ее похолодеть.
«Что это было? – в недоумении и страхе спрашивала себя Савушкина. – Совпадение? Или я ослышалась? Или…»
Она не могла заставить себя думать об альтернативах. Иначе вместо трехдневного отдыха в компании бывшей школьной подружки перед Совой открывалась такая бездна, что она не в силах была даже отшатнуться от края.
«Может, поделиться с Кувалдой? А толку? К тому же у нее все на лице будет написано. Если окажется, что…»
Нет. Стоп. Ничего не окажется. Конечно, нужно выяснить, что Светка имела в виду. Но наверняка это была просто оговорка. Оговорка!