– Антони, у вас в резюме сказано, вы владеете французским.
– Э маленки бит, – ответил я. Подобные выражения на идиш я хорошо усвоил в синагоге. Мистеру Хогену, вероятно, это не понравилось.
– Что? – переспросил он. Тогда я ответил по-французски:
– В колледже я брал для кредита французский, поскольку в детстве жил во французской Канаде. – В офисе мне было заявлено, что я принят на работу без испытательного срока, и работу следует начать через два дня и в полную силу, потому что наступает оперный сезон.
В синагоге я получил расчетный чек и еще один чек на сто долларов, как премиальный. Я попросил Раби разрешения устроить прощальную партию в спортивном зале. Ицхак взял на себя обязанность доставить продукты, напитки и вино в соответствии с правилами кошера. Партия состоялась после вечерней молитвы. С помощью знакомых подростков я накрыл столы в спортивном зале. Отдельный стол был с напитками и винами. Все угощение обошлось мне в триста долларов, это втрое меньше, чем евреи тратили на малые бармицвы. Прощаться со мной пришли все знакомые мне евреи. Мои евреи. Говорили тосты, высказывали добрые пожелания, Раби прочел короткую молитву на иврит, что-то вроде благословения. Я даже расчувствовался и сказал трехминутную прощальную речь, в которой выражал благодарность. Брюнетка Нелли Шредер, всегда кокетничающая со мной, сказала:
– Антони, вы уходите из нашей жизни вместе с нашей синагогой.
– Вы теперь будете ходить в Белую синагогу. Она нарядней.
– Но там же не будет вас, Антони! – Меня растрогал подарок, поднесенный мне Иони от детей и подростков. Это была миниатюрная минора – религиозный еврейский семисвечник. К центральной свече был подвешен маленький серебряный крестик на цепочке. Это было символом двух религий, несовместимых, но сосуществующих. Иони сказал:
– Антони, вы читаете библию, но ни одна библия не может быть без Торы. – Кажется, Раби не одобрил такое подношение в стенах синагоги, но промолчал и даже улыбнулся. Было немного грустно, ведь это были, как говорила миссис Кроцки, мои евреи. В Сити опера у меня теперь два начальника, мистер Хоган и Бен. Они тоже евреи, но я уже понял, что они никогда не станут моими евреями.
В Сити опера четыре яруса. Пятый не в счет. На каждом ярусе по две уборных: мужская и женская. В каждой мужской уборной два унитаза и шесть писсуаров. В каждой женской уборной шесть унитазов. Еще две большие уборные на уровне партера, а так же уборные и душевые в артистических помещениях и других отделах. Но это не моя компетенция. Мои уборные на ярусах. Для чего люди ходят в оперу? Думаете, слушать музыку? Не хуя. Они ходят в оперу, чтобы ссать и срать. Во время антрактов к уборным выстраиваются очереди, особенно к женским уборным. После каждого антракта мне нужно пробежаться по всем уборным с двумя пластиковыми мешками. В одном мешке совок и метелка для подметания, а еще моющая жидкость и щетка, это на случай, если какой-нибудь унитаз обосран. Второй мешок для использованных бумажных полотенец и тампаксов, которыми женщины плотно забивают все мусорные урны в женских уборных. Такова женская физиология. А еще под моей ответственностью два водопроводных стояка в артистических помещениях по всем этажам, в которых постоянно надо менять вентили. Всю эту работу я делаю в резиновых перчатках. В кладовой водопроводчиков много шкафов для наших принадлежностей. На третий день работы я вытребовал себе один шкаф для моих личных инструментов. Здесь же были мои щетки для мытья унитазов, банки с жидкой хлоркой и моющими жидкостями. Бен запретил хлоркой мыть унитазы: воняет хлоркой. Но по вечерам, после спектаклей, я все мою хлоркой, пусть лучше воняет хлоркой, чем мочой. На свой шкаф я повесил замок, чтобы никто не пользовался моими инструментами. Когда я менял смывное устройство в женской уборной третьего этажа, меня вызвал Бен и велел пойти в котельную, где нужно было приварить новую трубу.
– Пусть приваривают сами котельщики, – сказал я.
– Сегодня у них нет рабочего. Мистер Хоген распорядился, поскольку ты опытный сварщик. – Я захватил из своего шкафа свой личный сварочный аппарат и спустился в котельную. Механиком в котельной был негр по имени Том, как в «хижине дяди Тома». Только он был совсем другой Том. Такая работа, как сварка, была ниже его достоинства. Он был лет на десять старше меня и тут же командным голосом стал как новичку пояснять, под каким углом надо приварить новое колено. Я тут же поставил его на место, сказав довольно строго:
– Дядюшка Том, а хочешь, приварю тебе третье ухо? – Я тут же вспомнил о черной девушке Линн с ее мягким веселым характером. В этот же день я позвонил ей на работу и договорился о встрече. Мы приятно провели с ней время в кафе, а потом еще два часа в мотеле. Она расспрашивала меня о новой работе. Конечно, ее интересовало положение негров в Сити опера. Я рассказывал, посмеиваясь. Хотя теперь были семидесятые годы, и после Кеннеди прошло уже десять лет, в Сити опера все капельдинеры и обслуживающий персонал – белые. Респектабельная публика предпочитает, чтобы их обслуживали не черные, а белые. Даже уборщики, кроме одного, белые. Зато в котельной работают два механика, оба негры. Сто лет назад капитаны американских пароходов заманивали к себе в Африке негров, а потом приковывали их цепями в трюме и заставляли работать у паровых котлов. Так что негры в котельной Сити опера, это старая американская традиция. Когда я рассказывал это, Линн звонко хохотала. Она была откровенно влюблена в меня, смеялась каждой моей шутке и не стесняясь говорила со мной о расовых проблемах, будто мы были с ней одной расы.
В очередной раз я позвонил в Бостон. Услышав голос Натали, я сказал:
– Мисс Стимпсон, готовьтесь к нападению пиратов.
– Антони, вы собираетесь приехать в Бостон?
– В следующий уикенд. Я уже три месяца не был в городе революции. Очень по нему соскучился.
– А по мне и маме вы не соскучились? – спросила она игриво.
– Очень. Особенно по американским горам.
– Я тоже.
– А ты ездишь в Солисбари с мамой?
– Нет. Мама для этого слишком серьезная. Антони, если вы позвоните попозже и будете с ней говорить, вам, может быть, покажется, что она не хочет, чтобы вы приезжали. Так вы не обращайте внимания. У нее настроение может измениться.
– Натали, у вас все в порядке? Ничего не случилось?
– Приезжал мой отец. Мама с ним в разводе.
– Когда он приезжал?
– Три, нет, четыре месяца назад.
– А почему ты это раньше мне не говорила? Я вам звоню каждую неделю.
– Мама не любит об этом говорить. А сейчас ее нет дома.
– Ты его часто видишь?
– Последний раз я его видела, когда мне пошел четвертый год. А теперь мне идет четырнадцатый. Когда он приехал, я конечно, не узнала его.
– Значит, ты десять лет его не видела?
– Да. Мама сказала, что он второй раз женился, и у него другая семья. А теперь он сам сказал, что он не женат, наверное, опять развелся.