После краткосрочного отпуска Эрих оказался на интенданской службе в Варшаве, а спустя несколько месяцев после начала восточной кампании возглавил Несвижскую администрацию. Как бы там ни было, но Варшава все-таки столичный город, а жизнь в столицах сыну противопоказана, разумно рассудил отец.
Своим внешним видом Эрих напоминал сосланного на каторгу Дон Жуана, так и не осознавшего, почему вместо Лазурного берега он оказался черт знает где. Даже местные жители провожали гауптштурмфюрера сочувствующими взглядами, не испытывая при встрече с ним особого страха. Этот высокий темноволосый тип со строгими чертами лица, предпочитающий одеваться по вечерам в цивильные костюмы, весьма разнился своей аристократической внешностью от брутального экстерьера Лотара Гетлинга. Оказавшись рядом, офицеры выглядели весьма комично, но позволить себе улыбку при виде их было непозволительной роскошью не только для гражданского населения, но и для немецких офицеров званием повыше.
Гауптштурмфюрер Гетлинг был на две головы ниже молодого барона Штольберга, круглым, как колобок, розовощеким, добродушным на вид крепышом, скрывающим за лубочной внешностью свою дьявольскую суть. Будучи человеком малообразованным, но до мозга костей преданным идеалам рейха, Лотар быстро дослужился до офицерского звания, подтвердив его отчаянной смелостью, непримиримостью к врагу и готовностью пожертвовать чем угодно ради достижения цели. Именно из-за этих качеств Гетлинга и отправили в тыл, подальше с передовой, посчитав, что на линии фронта без него будет спокойней.
Командир разведгруппы Лотар Гетлинг отличался полнейшим цинизмом, отчаянной смелостью, жестокостью и в то же время склонностью к черному юмору. Он безо всякого колебания резал глотки русским часовым, да и не только русским — однажды, при отступлении, сноровисто располосовал горло от уха до уха смертельно раненому товарищу, и ведь трибунал оправдал его! Гетлинг сумел спокойно объяснить, что парень все равно был не жилец. Тащить его не было возможности — тогда взяли бы всех, а у нас были важные сведения. Оставлять его «иванам» тоже нельзя: прежде, чем подохнуть, солдатик мог проколоться, а противник умеет развязывать языки… И, однако, тот же Лотар Гетлинг мог запросто отдать последний кусок хлеба или эрзац-колбасы голодному русскому ребенку.
Штыковые атаки и карточные комбинации имеют мало чего общего. Поэтому, проявив уважительное внимание к интересам друг друга, офицеры сошлись во мнении, что коротать отпущенное войной время будет лучше всего за кружкой пива в местном кабаке. Однажды вечером Гетлинг и Штольберг сидели в ресторации, тихо напивались и вели неспешную беседу о страхе на войне.
На улице вдали послышались выстрелы. Гетлинг недрогнувшей рукой разлил по рюмкам водку, не обратив на выстрелы внимания.
— Я вот, что думаю, Лотар, — заметил Эрих, — мне кажется, что мы с вами всего отбоялись, особенно вы: боевых действий на фронте, шальных пуль и партизан. Да мало ли чего еще. Но я никогда не мог предположить, что наши солдаты, прошедшие огонь и воду, будут гадить в штаны при виде этого чертового привидения. Они даже в него стреляют. Хорошо еще, что гранаты не додумались кидать.
— Кстати, вы его видели? — спросил Гетлинг. — Лично мне оно ни разу не попалось на глаза. Можете рассказать о нем подробней?
— Если уж быть более точным, то о ней, — уточнил Эрих. — Это женщина. Черная. И если бы я ее видел, то непременно запечатлел бы, — Эрих достал из кобуры свой фотоаппарат и положил его на стол. Вдали от боевых действий он предпочитал таскать на ремне тяжести, более полезные для души, нежели для самообороны.
— В смысле, черная? — икнул Гетлинг. — Африканка, что ли? Я, кстати, негритосок никогда не видел.
— Нет, не африканка, — успокоил товарища Эрих. — Я с ней тоже не встречался, но говорят, что эта тетка белая и прозрачная. Хоть и черная. Нонсенс. Слишком часто эта бестия стала маячить возле замка и пугать солдат. Некоторые от страха даже на фронт просятся.
— Фронт — это хорошо, — позавидовал солдатам Гетлинг. — А в приведения стрелять бесполезно, и гранатой их тоже не возьмешь. К тому же она баба. Бабу вообще убить трудней, они более живучие. Ну и отчего же все ее так боятся?
— Говорят, что она появляется к большой беде, — объяснил Штольберг, — эта баба, Барбара по-моему ее звали, при жизни испытала очень много горя.
— Ерунда, я тоже много горя в жизни видел, — заметил Гетлинг, в очередной раз наполняя рюмки, — однако привидением не стал. Единственное, что роднит меня с этим призраком, так это то, что я тоже появляюсь к большой беде. Для врага. Лотар откинулся на спинку стула и заржал во всю глотку, радуясь своей шутке. — А Барбары — они точно все твари, от них всегда беда. Помню, была у меня одна… — гауптштурмфюрер перестал смеяться. — Интересно, кто она? Наверное, местная утопленница, кормящая сомов в Несвижском пруду из-за несчастной любви к председателю колхоза?
— Нет, — разубедил приятеля Эрих, — она здесь уже давно. Барбара — сестра местного князя, а умерла она действительно из-за несчастной любви.
Слова Гетлинга про утопленницу и озеро увели мысль Штольберга в сторону.
— Кстати, Лотар, вы любите угря? Мне тут недавно принесли пару достойных экземпляров. Никогда бы не подумал, что угорь заплывает в эту глушь. Вы знаете, проходя службу на Балтике, я очень пристрастился к этой рыбе и даже весьма поднаторел в ее ловле. Сейчас расскажу, как это делается. Берете на скотобойне коровью голову, привязываете к рогам веревку и отвозите на полкабельтова в море. Через сутки можно вытягивать…
— Извините, барон, рыбалка не моя стихия, — отмахнулся Гетлинг, — вы мне лучше о черной даме дорасскажите. Мне больше интересно, как люди становятся привидениями.
— Да, в общем-то просто, — продолжил Штольберг. — Барбара влюбилась в польского королевича, а его мать, тоже порядочная сучка, ее отравила. Приказала своему аптекарю по имени Монти подсыпать невестке яд.
— Ну и что, — не унимался Гетлинг, — какая разница, от чего умирать. Если бы все, кого отравили, после смерти становились привидениями, то все живые к ним давно бы уже привыкли. Я думаю тут не все так просто. Тут, скорее всего, евреи руку приложили. Как вы говорите аптекаря звали? Монти? Точно евреи. Знал я одного Монти… — Гетлинг разлил по рюмкам остатки водки и заказал следующий графин.
— Не евреи, а алхимики виноваты, — заплетающимся языком уточнил Эрих, — муж Барбары пригласил алхимиков, чтобы напоследок пообщаться с ее духом. Те чего-то напортачили, и Барбара зависла между небом и землей.
— Алхимики, аптекари, монти всякие — все они евреи. Они во всем виноваты. Жалко бабу, хоть и Барбарой звали, — заключил Гетлинг.
— Да, жаль, говорят, красавица была, — согласился Штольберг. — Судя по рассказам местного населения, она давно не появлялась, а последнее время зачастила, некоторые ее даже видят одновременно в нескольких местах.
— Разрешите доложить, герр гауптштурмфюрер, — на ломаном немецком обратился к Гетлингу внезапно возникший у столика полицейский Бронивецкий, — у нас проблема, дас ист зер гроссе проблем. Иш вайе нихт, ви цу заген…