Среди пыли, паутины и расставленной по углам старой покосившейся мебели на трехногом круглом столе Генрих с Вагнером обнаружили шкатулку с медным радзивилловским гербом на крышке.
— Как думаете, оберштурмфюрер, внутри то, что вы ищете? — поинтересовался Генрих у неспешащего открыть крышку доктора.
— Не думаю, — ответил Вагнер, — Апостолы достаточно гро-моздки, и даже один не поместится в эту шкатулку, не говоря уже о двенадцати.
— Откуда вам известны их размеры? — удивился Генрих, в туже секунду спохватившись и сам себе ответив на этот вопрос. Конечно же, доктор их видел, находясь в измененном состоянии сознания.
— Видел, — открывая шкатулку, коротко бросил босс, подтвердив догадки своего спутника. — Я задумался о другом. Самих Апос-толов в этой комнате мы не найдем, но очень надеюсь что обнаружим шпаргалки на путь к ним. Доктор перевернул шкатулку, высыпав на стол находящиеся в ней золотые монеты и украшения. Сложенными вместе указательным и средним пальцем он небрежно покопался в куче золота и не найдя ничего интересного продолжил поиски в старинной мебели. Среди истлевших тряпок, покрытых бирюзовой патиной бронзовых статуэток, старых книг, бутылочек из темного стекла с сомнительным содержимым, и прочего, не представляющего интереса, хлама, доктор, наконец, нашел то, что его заинтересовало. Этим предметом оказалась старинная домовая книга на польском языке, которую он обнаружил в дубовом секретере с горизонтально откидывающейся крышкой. Доктор положил книгу на стол рядом с золотом и перевернул обложку. Генрих подошел к столу и присоединился к изучению пыльного фолианта.
На левой стороне разворота находилось изображение Остробрамской Пресвятой Богородицы — весьма почитаемой в этих местах покровительницы белорусов. Богородица, чуть опустив вниз голову с золотой короной, в смирении сложившая на груди руки, взирала куда-то вниз, оттеняя ярким светом своих белых одежд прописанный на синем фоне золотой нимб и россыпь разбросанных вокруг серебряных и золотых звезд. Генриху показалось, что нечто в облике Богородицы было не так. Что-то не соответствовало каноническому написанию иконы, которую он достаточно хорошо рассмотрел в Фарном костеле, но что конкретно, было пока не ясно. Справа на форзаце книги были начертаны цитаты из Евангелия со ссылками на номера стихов. Вагнер медленно пролистал книгу до конца, внимательно разгдядывая и давая возможность Генриху изучить каждый разворот.
— Что скажете, господин Штраубе? — спросил доктор, дойдя до последней страницы и захлопнув книгу. — Вы заметили, что-нибудь интересное?
— Ничего особенного, обычное описание доходов и трат Доминика Радзивилла. На каком-нибудь аукционе в Швейцарии за эту книгу можно было взять наверно неплохие деньги.
— Быть может и так, — ответил Вагнер, еще раз распахнув книгу на странице с Богородицей. Доктор опять погрузился в свои мысли. — Пойдем, — скомандовал Вагнер, — нам здесь нечего больше делать, поколдую над этой книгой дома.
— Что прикажете делать с остальным добром? — Генрих окинул взглядом комнату.
— Монеты и побрякушки заберем, остальное оставим нашим выздоравливающим летчикам на сувениры, — распорядился Вагнер.
Генрих сложил ценности обратно в шкатулку и, пожалев о том, что оставшееся в комнате достояние его страны с легкой подачи Вагнера достанется немцам, тяжело вздохнул и побрел за доктором. На пороге гостиницы Генрих отдал боссу шкатулку, попрощался с ним и ушел к прудам принять солнечные и водно-воздушные процедуры, уж больно чудесный выдался сегодня денек.
* * *
— …Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, — Штольберг в третий раз закончил подсчет сохнувших на веревке прикрепленных к ней прищепками фотоснимков. Он точно помнил, что перед началом печати он раскрыл новую пачку фотобумаги, в которой по номиналу было двадцать листов. Страсть к подсчетам на всю жизнь засела в характере Эриха еще со времен, когда он каждый день проводил за карточным столом. И хотя он так и не научился хорошо играть, но привычка считать стала для него навязчивой идеей. Например, Штольберг мог без труда ответить, сколько кадров осталось на пленке его «Лейки» и никогда не обнулял счетчик. Эту функцию он считал вообще не нужной: «Ну, как это можно не помнить таких мелочей, как оставшиеся кадры, или например количество дырочек для шнурков на твоих ботинках», — порой недоумевал он. Еще раз порывшись в пачке из черной светонепроницаемой бумаги, в мусорном ведре, заглянув в растворы реактивов и не обнаружив там двадцатый лист, Штольберг призадумался. А ведь господин Штраубе не так прост. Бабку-хозяйку Эрих исключил из числа подозреваемых. Старуха как огня боялась темной комнаты своего постояльца, крестилась, проходя мимо нее, считая, что немец занимается там какой-то сатанистской практикой в свете красного фонаря. Оставался только Генрих. Интересно, какой снимок похитил мой спаситель, размышлял Штольберг, если один из тех, где мы на развалинах моста — не большая беда, а вот если тот, где изображен наш агент — партизан, то это плохо, и даже очень плохо.
5 июля, наши дни. Несвиж
После разговора с Виктором Алька еще долго не могла успокоиться. «Отчитали как девочку, — думала она, накручивая круги вокруг ратуши. — Интересно, как Вадим догадался, что анонимку написала я? Ведь кроме меня об этом никто не знал. А может Гришка сболтнул? Однако, что он мог ему сказать, кроме того, что я присутствовала при их разговоре с Францем? Нет, — оборвала она сама себя, тут что-то другое. Или сам догадался… Я тоже хороша, надо было не писать этой дурацкой записки, а пойти к нему и все рассказать. Может быть, Франца этого и не убили бы тогда».
В половине седьмого, как и было заранее условлено, Алька перебежала через сад и постучалась в дверь дома Григория, который в это время как раз заканчивал разговор по телефону с Островским. Настроение у нее было совсем не творческое.
Загрунтованный холст уже стоял на подрамнике, вызывая своей девственной белизной необузданное любопытство мух и комаров, залетавших через открытое окно.
— Приступим, — деловито сказала Алька, придирчиво осмотрев кисти.
Григорий разместился в кресле вполоборота к окну. На нем был синий уланский китель, взятый напрокат через одного работавшего на Беларусьфильме знакомого. Волосы он зачесал назад.
— Жаль, только ладанки не хватает, — вздохнул он, стараясь разглядеть свое отражение в маленьком круглом зеркале, стоящем на столе.
— А это что?! — воскликнула Алька, вытаскивая из заднего кармана джинсов небольшой тряпичный сверток.
Григорий даже приподнялся от неожиданности.
— Неужели Серафима дала? — удивился он.
— Как же, — бросила Алька, — сама втихаря взяла. Разве ж бабку допросишься. Она с этой ладанкой, как с писаной торбой носится. Постоянно проверяет, на месте ли, а перед уходом в тайник за печкой прячет — я проследила. Сейчас она у подруги и будет там до позднего вечера. Надо успеть до ее прихода вернуть, а то шуму будет…