Озеро фекалий оставалось спокойным.
Она прочистила горло и позвала громче:
– Папа?
На поверхности фекалий появилась белая и ухмыляющаяся голова ее отца.
Джинни попятилась назад; ее сердце забилось так, что она испугалась: вот-вот оно разорвется. Она поняла, что истошно кричит, и заставила себя замолчать. Собрав всю свою смелость, женщина снова подошла к унитазу и заглянула в открытую емкость.
Ее отец уставился на нее; нечистоты текли по его лбу, коричневая жидкость вытекала изо рта.
– Не возвращайся, – прошипел он. Его голос был свистящим и хриплым.
Джинни оглядывалась по сторонам. Что ей следовало делать?
В туалет вошла женщина среднего возраста в модном синем деловом костюме. Она уставилась на Джинни, которая, наклонившись над унитазом, смотрела вниз, и кашлянула.
– Извините, – сказала она, явно испытывая неловкость. – Мне нужно воспользоваться этими удобствами.
Джинни напустилась на нее:
– Вы не можете! Там внизу мой отец!
Женщина попятилась, на ее удивленном лице застыло непонимание.
Она быстро вышла из туалета, и Джинни снова посмотрела вниз. Там была только тьма, только коричневая жижа.
– Сука! – прошипел голос ее отца откуда-то из бака с нечистотами.
Напуганная и ненавистью, с которой были сказаны эти слова, и обстоятельствами, в которых они прозвучали, Джинни стала неуверенно пятиться назад.
Вдруг над унитазом появилась рука, покрытая экскрементами.
Джинни бросилась к машине и едва успела захлопнуть дверцу, перед тем как потеряла сознание.
Что произошло, когда через несколько часов она пришла в себя, Джинни плохо помнила. Ей помог очнуться полицейский офицер в форме – кто-то, очевидно, заметил ее, уронившую голову на руль, и позвонил в полицию. Джинни помнила, как снова и снова рассказывала свою историю. Помнила, как нахлынула толпа полицейских и ассенизаторов, а потом приехали телевизионщики с камерами.
Джинни не помнила, как отца извлекали из выгребной ямы, но помнила Мэри-Бет. Та обнимала и утешала ее, плакала вместе с ней, объяснялась вместо нее с полицией. Мэри-Бет позаботилась обо всех подробностях и формальностях.
А Джинни всегда думала, будто из них двоих именно она сильная. Она смотрела сквозь решетку, как ее отец беспокойно ходит взад и вперед по цементному полу своей камеры. Здесь никого больше не было, кроме нее и охранника в униформе. Мэри-Бет была в управлении полиции и разговаривала с начальником полиции.
Глаза ее отца были яркими, внимательными и сверкали особым блеском безумного возбуждения. Джинни чувствовала исходившую от него энергию.
Он перестал метаться, обернулся, чтобы посмотреть на нее, а потом бросился к решетке и начал биться о нее головой, при этом ухмыляясь.
– Сука! – визжал он.
– Успокойтесь, вы, там, – приказал охранник.
Слезы навернулись на глаза Джинни – слезы жалости к тому, кем он стал, слезы от утраты того, кем он раньше был. У мужчины, находившегося перед ней, все еще были фигура и лицо отца, но слова, движения, выражения – все это принадлежало какому-то незнакомцу. Слеза скатилась по ее правой щеке, и она вытерла ее пальцем.
– Почему? – Она с трудом сглотнула, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Почему ты это сделал?
Ухмылка отца стала еще шире.
– Я – дерьмо. Я всегда был дерьмом.
Он опустил голову в унитаз и начал трясти ею. Джинни отвернулась, закрыла глаза и снова увидела, как рука отца высовывается из выгребной ямы.
Она покинула камеру предварительного заключения, плача, в сопровождении охранника.
Роберт смотрел на факс, все еще не зная, следует ли ему немедленно сообщить о Виджиле федералам, или нужно подождать. Они, вероятно, уже знали – наверное, у них были люди, чья обязанность следить за криминальными новостями на радио и телевидении, – но пока никто ни из ФБР, ни из полиции штата к нему не обратился. У него было искушение отложить на несколько дней отправку информации по факсу, но, конечно, он не мог так поступить. Роберт подумал о лице Мэри-Бет, когда она смотрела на отца в тюремной камере: бледное, потерянное лицо.
Она заслуживала, чтобы рядом с ней находились лучшие мужчины, на которых можно было бы положиться.
Рич вошел, и Роберт устало кивнул ему, снова усаживаясь за свой стол.
– Как дела с новостным бизнесом?
– Нормально. Как дела с охраной закона?
– Сыт ею по горло.
– В каждой избушке свои погремушки.
Оба на секунду замолчали. Роберт откинулся назад на своем вращающемся стуле, который громко скрипел, как несмазанная дверь в доме с привидениями.
– Тебе стоило бы смазать эту штуку.
– Да.
Рич подошел к факсу.
– Было бы здорово, если бы я мог себе позволить одну из этих машинок.
– Это от ФБР. Если бы сие зависело от меня – проклятой машинки здесь не было бы.
– Они сумели что-то раскопать?
Роберт покачал головой.
– Кто знает? Если и раскопали – я, вероятно, буду последним человеком, кому они сообщат. Я уверен, что они все прогоняют через свои компьютеры, а если это ничего не дает, то и еще кое-что делают.
Рич, облокотившийся на подоконник, спросил брата:
– Так что же происходит?
– Если бы я знал, то сказал бы тебе.
– О кладбище напечатали в газете «Рипаблик». Ты видел это?
– Я был слишком занят последнее время, чтобы читать газеты. Я даже твою статью еще не читал.
Рич усмехнулся.
– Тебе нет нужды ее читать. Она и так блестящая.
– Они думают, что им удастся похоронить все тела, ориентируясь по карте расположения могил. Пока похоже, что останки никуда не переносили.
– Слава богу.
Роберт прочистил горло.
– Ты туда ездил, чтобы посмотреть?
– Нет, я не смотрел.
Роберт сфокусировал внимание на топографической карте округа, висевшей на левой стене, потому что не хотел видеть лица брата.
– И я не смотрел. Но сейчас думаю, может быть, мне следовало. Мне кажется неправильным, что… я не был там. Что ни один из нас там не был.
– Мама поняла бы… Отец – нет.
Раздался стук в дверь.
– Я не помешаю?
В дверях стоял Брэд Вудс, держа под мышкой картонную папку с бумагами.
Роберт покачал головой.
– Входите.
Вудс прошел по изношенному ковру и положил папку на стол Роберта.