Тем более что у нее находились занятия поприятнее.
Несмотря на то что Ника зареклась думать о Кирилле и пытаться соперничать с Риммой, никто не мог запретить ей смотреть на него, когда этого не видят другие. Слушать и наблюдать было ее обычным делом, привычным, даже любимым. Просто поразительно, думала она, как много говорит о человеке его облик, манера двигаться, говорить. Она заметила то, о чем в разговоре с Милой упоминала Сафина: у Кирилла была необычная походка. Ходил он стремительно, но немного вразвалочку, так ходят моряки, привыкшие к ускользающей тверди палубы, и наездники, даже на земле хранящие ощущение лошадиного крупа под собой. Она частенько гадала, что было причиной этой походки, просто особенности телосложения или какая-то давняя история. Понимая, что, наверное, никогда не узнает, она не переставала строить предположения.
У Кирилла был дар завоевывать всеобщее расположение. Он оказался быстрым и непоседливым, даже неугомонным. С пытливым умом на грани любопытства ко всему окружающему его миру и высшей степенью обаяния. С Рокотской он болтал об истории театра, в которой обнаружил недюжинные познания, о Станиславском и Немировиче-Данченко, Таирове и Эфросе [2] , о системе Михаила Чехова [3] , они подолгу обсуждали Метерлинка, Стриндберга и Дюрренматта [4] , и пожилая актриса, в последние годы не очень-то избалованная вниманием, пускалась в подробные размышления и воспоминания о своих прежних ролях и работах. У них даже возникла идея предложить Ларисе Юрьевне поставить «Визит старой дамы» с Рокотской в роли Клары – Кирилла эта пьеса просто завораживала. С Даней Трифоновым он делился забавными историями и, чуть позже нащупав их общую страсть, подолгу спорил о мотоциклах, с Пашей Кифаренко соревновался, подтягиваясь на турнике. Иногда Кирилл и вовсе представал с новой, неожиданной стороны, например, когда помог Ларисе Юрьевне разобраться с нестыковкой в бухгалтерии, премудрости, от актерства крайне далекой. Или когда рассказал Миле, что в студенчестве избавился от прыщей, утром и вечером умываясь размолотой овсянкой. Он не боялся прослыть недостаточно мужественным, делясь с новыми приятельницами секретами красоты, некогда подслушанными у других актрис, не боялся высказывать свое мнение и, кажется, вообще не боялся ничего, обосновавшись в театре «На бульваре» без лишнего стеснения, сразу и надолго.
– Я ведь попробовала! Уже три дня умываюсь, как он сказал, овсянкой, и прямо чувствую, как кожа лучше становится! Даже морщинки разглаживаются, – из-за двери фанерной кабинки Ника услышала голос Милы, зашедшей в женский туалет.
– Мне иногда рядом с ним не по себе, – раздался голос Риммы. – Не знаю, что творится у него в голове. Но там явно очень много всего.
– Вряд ли это недостаток, – отозвалась Липатова.
– Он составил мне список книг, которые неплохо бы прочитать. Представляете? Он такой умный. – Корсакова мечтательно вздохнула. Ника даже через перегородку услышала усмешку Ларисы Юрьевны:
– Тебе это полезно. Читать, я имею в виду.
– Это какой-то намек? – тут же обиделась Римма.
Ника слила воду, прослушав ответ Липатовой, и прошмыгнула мимо дам в коридор.
На репетициях, куда одним глазком заглядывала Ника в свободную минуту, Кирилл поражал своей способностью, вживаясь в разные роли, быть отталкивающим, или смешным, или жалким и от этого становился еще более притягательным. В реальном мире ей доставляло удовольствие замечать их схожие вкусы. Когда Лизавета Александровна принесла банку домашнего малинового варенья, он слопал чуть не половину, нарочно уморительно постанывая и щурясь от удовольствия. Ника поступила бы так же, только не играя на публику. Они оба предпочитали одежду темных глухих тонов, только большинство его вещей были к тому же сшиты из тканей, поглощающих свет и звук, и приятные на ощупь: вельвет, флис, ангора, фланель. Словно и Кирилл хотел укутаться, спрятаться от кого-то или просто окружить себя уютом, которого некогда был лишен.
Она ловила себя на том, что из другого угла комнаты часто смотрит на его руки, когда он что-нибудь рассказывает. Чуткие и сильные, с подвижными запястьями, они помогали ему намного полнее выразить смысл слов. Ника гадала, умеет ли Кирилл играть на фортепиано, ведь при таких руках он запросто может взять полторы октавы, но крышка стоящего в фойе рояля оставалась опущенной, и Ника никогда не замечала, чтобы взгляд Кирилла обращался к инструменту. На левой его ладони, на возвышенности у основания большого пальца, той, что хироманты зовут холмом Венеры, то и дело появлялись чернильные пометки, крестики, галочки, цифры: Кирилл пользовался ладонью как блокнотом. Совершенно школярская привычка, если вдуматься, и пошутить по этому поводу не решился только ленивый – и бессловесная Ника, находившая эту особенность милой. Еще Кирилл просто обожал вертеть в руках предметы, он жонглировал мячиками для пинг-понга или апельсинами, чтобы развлечь остальных, в задумчивости крутил между пальцев карандаши, расчески, тюбик Римминой помады, вращал на пальце брелок с ключами, играл с ножами. Его кисти были постоянно в движении, быстрые, ловкие, как у циркача. Эта манера нервировала Римму, которая, хотя их отношениям исполнилось две недели, уже старалась переделать его под себя. Иногда она спорила с ним, иногда поправляла, порой капризничала, пытаясь повелевать, и Кирилл исполнял ее прихоти, молча, проявляя чудеса терпеливости.
Ника и Кирилл по-прежнему не обменялись даже парой слов. Девушка старалась держаться подальше, хотя бы до тех пор, пока воспоминания о ночных телефонных звонках не потускнеют. Возможно, он уже и думать забыл про случайную собеседницу, да и голос у нее не такой запоминающийся, но так все же было спокойнее. Однажды Ника чуть не попалась: помогая костюмерше Женечке переносить ворох сценической одежды из одной подсобки в другую, выпустила зажатую под мышкой книгу. Поднять ее с пола прямо сейчас она не могла, а вернувшись, застала Кирилла Мечникова собственной персоной, одного посреди сумрачного коридора. Он успел не только покрутить книгу в руках, но и углубиться в чтение, где-то с середины тома.
– Макьюэн [5] . Ваша? Отличная книга… Один из немногих авторов, кто еще не утратил способности писать правду о человеческом нутре.
Он, кажется, ждал от нее какого-то ответа, хотя бы для поддержания светской болтовни, но Ника просто кивнула со слабой беспомощной улыбкой, взяла протянутую книгу и поспешила спрятаться в своей норке.
Конечно, она стала его горячей поклонницей, уверяя саму себя в том, что привлекает ее только его доселе не востребованный талант. Это удивляло, и очень быстро в Никину привычку вошло рыскать по Интернету в поисках каких-нибудь сведений о нем. Но о простых людях, не звездах и не президентах, там говорится мало, а в социальных сетях он не регистрировался, напоминая в этом ее саму, – или нарочно скрывался. Нике пришлось довольствоваться хвалебными отзывами зрителей на сайте их театра и несколькими портретными фото, очевидно, из актерского портфолио, которые она разглядывала чуть ли не под микроскопом. Кириллу шло быть загадочным и задумчивым, но на некоторых снимках она узнавала его вполне повседневным, с искоркой в глазах и щедрой улыбкой, в которой становились видны чересчур заостренные боковые резцы. В бледно-бирюзовой, белесой и почти прозрачной радужке правого глаза темнело карее пятнышко, а в другом глазу такого пятнышка не было, и из-за этого разнобоя взгляд приковывал к себе внимание – Ника давно заметила, что ничто не выбивает людей из колеи больше, чем необычные глаза собеседника. Может, других его взгляд и нервировал, но Ника о нем грезила.