В репетиционной зале Нике пришлось действовать так же. Отделаться от опасений, что Кирилл узнает в ней свою телефонную подругу и этим доставит еще больше проблем ее крохотной жизни, девушка никак не могла, а потому перестраховывалась. Хриплым ангинным голосом она объясняла рисунок танца, поправляла, если кто-нибудь делал что-то не так, и раз за разом показывала сама. Если у Липатовой и были сомнения насчет ее мастерства, то вскоре они сменились удовлетворением. Ника заметила, как торжествующе переглянулась худрук со своим любимцем, Кириллом.
Все было примерно так, как Ника себе и представляла. Профессиональные актеры, все они обладали достаточной гибкостью и пластичностью, которая в умелых руках становилась отличным рабочим материалом. А у Ники руки были умелые, и исполнители повиновались, ощущая идущую от нее уверенность, как лошади чуют твердую хватку наездника. Даже Римма, несмотря на попытки продемонстрировать свое отношение к сомнительности всего предприятия, сама не заметила, как полностью подчинилась на удивление крепкой воле еще недавно неприметной кассирши. Мила и Даня прекрасно вписались в общее действо. А вот Паше Кифаренко пришлось отказаться от танцевальных экзерсисов, его неловкость здесь замечалась особенно ярко, но Ника с известной дипломатичностью повернула все так, что он сам попросил убрать его из танца, – и новоиспеченный хореограф отпустила его понимающей улыбкой, тем более что желающих хватало и без него. Для театра «На бульваре» такие авантюры были внове, и все желали поучаствовать. Как быть с Сафиной, Ника не знала, опасаясь за ее физическое состояние, в подробности которого (да или нет?) ее так никто и не посвятил, но Леля настойчиво просила взять ее в танец, и Ника пошла ей навстречу, поймав при этом тревожный взгляд Трифонова. Не догадываясь, что Ника слышала тот судьбоносный разговор в реквизиторской, он все-таки доверял ей свою любимую женщину – и словно просил не сломать нечаянно.
Но не на Лелю, конечно, был направлен весь пыл Ники. Теперь она имела полное право отыграться на Кирилле. Вот кому она решила не давать спуску: пусть знает, каково это – выполнять работу на грани собственных сил. Ведь стоять здесь, отражаясь в огромном зеркале репетиционной залы, было для нее испытанием, да еще каким. Всколыхнулись воспоминания, видения проклятого Митиного подвала смешивались с днями, проведенными в таких залах, как этот. Стараясь не подавать виду, Ника горела изнутри, ее мышцы натягивались, а кожа пылала и кололась от взглядов, направленных на нее, будто хотела слезть.
– Кирилл, нет, не так. Смотри, – она показывала пробежку, прыжок с поворотом и резкий мах ногой. – Ты не успеваешь вместе со всеми. Давай один, еще раз.
Он исполнял ее просьбу, больше походившую на приказ.
– А теперь вместе со всеми. И – начали!
Ника стремилась не смотреть на него прямо, лишь краем глаза. От прямого взгляда все приличные мысли вылетали из ее головы, и она могла замечать только красивый изгиб шеи, разворот мужественных плеч и лепную руку, всеми жилами напрягающуюся во взлете. Что при этом делали другие, оставалось загадкой, ведь ей тут же начинало казаться, что они в зале вдвоем. А если взглядывать коротко, искоса, то по очертаниям тела и его движений сразу заметны огрехи и рассинхрон с другими участниками танца. И тогда можно снова остановить репетицию и попросить его потренироваться отдельно. И тогда можно уже насмотреться оправданно и – вволю. Ника и не предполагала, что способна быть такой мстительной.
Корпусом и руками он владел мастерски, а вот ноги чуть запаздывали, двигаясь словно нехотя. Ника догадывалась, что это связано с его походкой, то есть со старой травмой, – и если бы он попросил пощады, она великодушно смилостивилась бы. Но Мечников молчал, и девушка продолжала следить за ним и терзать, как греческая эриния. В том, что касается танцев, она была неумолима и требовательна, к себе и к остальным, вспомнить хотя бы ее старинного партнера Лешу: тренировки с ним продолжались до полного изнурения, до стертых пяток, до мозолей, до звездочек в глазах.
Наконец, объявив пятиминутную передышку, Ника отошла к окну и глотнула воды из бутылки. Ее тело, в трико и майке, было таким удобным, и, несмотря на смешанные переживания, ей на мгновение представилось, что она – река, после долгой засухи возвращающаяся в прежние берега.
– Ты как себя чувствуешь? – Все еще тяжело дыша, подошел Трифонов.
– Отлично! – жизнерадостно отозвалась Ника.
– Полегчало? Вот и хорошо. – Даня достал губную гармошку, любовно протер корпус пальцем. – И голос стал обычный. Всегда говорил, что работа лечит.
Он подмигнул и, направившись к зеркалу, возле которого стояла Леля, опершись на балетный станок, заиграл простенький блюз. И Ника могла бы даже узнать мелодию, если бы не покрывалась в это время холодным потом, осознавая его слова. Она забыла! Занятие так увлекло ее, а притворяться было настолько чуждо ее природе, что мнимая болезнь вылетела из головы. И она говорила своим обычным голосом – сколько, десять последних минут? Больше? И обращалась этим голосом к Кириллу!
Она поискала его глазами. Вот он, сидит прямо на полу, вытянув длинные ноги, прислонившись спиной и запрокинутым затылком к стене и смежив веки. Лицо кажется странным, нездешним, хотя в отсутствие светлой бирюзы глаз оно и не такое резкое. Он отдыхает? Думает о ней? Пытается понять, где слышал ее голос прежде? Времени с их последнего телефонного разговора прошло предостаточно, но все же она надеется… На его щеке дернулся мускул, дрогнули брови, всего одно микродвижение, но какая разительная перемена. Лицо стало пугающим от чего-то тщательно сдерживаемого. Внутри этого мужчины происходила гроза, но из всех присутствующих только Ника могла уловить отдаленный рокот, хотя и не зная причины.
И тут его ресницы взметнулись вверх, и взгляд припечатал Нику. Ей показалось, что глаза его побелели, стали почти серебряными. В них было столько муки, что первым желанием было броситься к нему, расталкивая остальных, и… что? Чем помочь, когда не знаешь причины страдания? И как двинуться с места, когда тебя к нему пригвоздили? На щебечущую рядом Римму он, казалось, не обращал никакого внимания.
Пройдясь по танцу еще раз, Ника отпустила всех в душ. И тоскливо отметила, что Кирилл покинул залу первым, так поспешно, словно все время только об этом и мечтал. Даже если он узнал ее голос, это уже ничего не значило и не меняло.
Потерянная и огорченная, она бродила по театру, не зная, куда себя деть. Она затосковала по былым временам, когда по вечерам шли спектакли, когда надо было возвращаться в кассу и продавать билеты, развешивать на крючки гардероба чью-то одежду… и не надо было думать. Просто жить как живется. Все стало слишком сложно. Стоило появиться Кириллу, как она, не совладав с желанием видеть его, стала чаще появляться в коридорах театра, и за этим неминуемо возникли последствия. Как бы она ни хотела легко скользить по жизни, не касаясь, даже ее опасливые шаги оставляли следы. Она так старалась, чтобы ей больше ни до кого и ни до чего не было дела, и вот, пожалуйста, вместо этого она общается с Дашкой, Зиминой и Рокотской, оказывается посвящена в тайны Трифонова и Сафиной, Милы и Паши, и каждого из них порой подозревает в кознях против Риммы Корсаковой… Ее голова по вечерам буквально взрывается от перенапряжения. А теперь еще и танец. И во всем этом вторым, третьим планом непременно маячит Кирилл, трепещущие мысли о нем преследуют ее, не давая и минуты отдыха.