Уже 24 июня 1941 года появилось постановление «О создании Совета по эвакуации». Этот Совет возглавил Н.М. Шверник. Перемещение предприятий, материальных ценностей и людей сразу приняло организованный характер. Через три дня, 27 июня 1941 года, вышло постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества». [126] Обратите внимание: в первую очередь речь шла о вывозе людей, кадров. Тех, кто будет своим героическим трудом ковать будущую победу. Примеров четкой и слаженной работы по быстрому перемещению предприятий вместе с оборудованием и сотрудниками не перечесть. Так, Тульский оружейный завод был отправлен в тыл в октябре 1941 года. Хотя в итоге немцы взять Тулу не смогли, при самом плохом развитии событий они получили бы голые стены, а эвакуированный завод очень быстро вновь начал выпускать продукцию. Из удушаемого блокадой Ленинграда, еще во время окружения города, было отправлено 280 эшелонов, которые вывезли 770 тыс. человек и более 90 крупных предприятий. [127] Готовность промышленности к работе в невероятно сложных условиях была поразительной. Например, паровозостроительный завод «Красный Профинтерн» из Брянской области после получения приказа об эвакуации 3 июля 1941 года всего через три дня отправил 34 вагона с оборудованием и людьми. Для полной эвакуации этого предприятия, которая завершилась 8 октября, потребовалось 7550 вагонов. [128]
За вторую половину 1941 года и 1942 год на восток страны было эвакуировано около 17 млн человек, 2600 предприятий и миллионы тонн промышленного оборудования. [129] Из них за самый сложный и критический 1941 год — 1523 предприятия. Для этого потребовалось 30 тыс. эвакуационных поездов. [130] Неслучайно маршал Жуков сравнивал эвакуацию наших промышленных предприятий и совершенный при этом народом (и его руководителями!) подвиг с величайшими битвами войны.
Сталин прекрасно понимал критическую важность ресурсов и контроля над ними. Все лучшие вооружения, с которыми СССР вступит в войну, были созданы в конце 1930-х годов. Этот момент почему-то не замечают исследователи, хотя на него стоит обратить внимание. Что мешало раньше придумать танки, пушки и самолеты, ставшие гордостью нашей страны? Или запустить их в серию? Или испытать? Что? А может быть, кто?
С 1931 года начальником вооружений РККА, отвечающим за эту работу, был назначен наш старый знакомый, «невинная жертва сталинских репрессий» товарищ Тухачевский. Приведу один фрагмент из воспоминаний легендарного конструктора противотанковой пушки ЗИС Василия Гавриловича Грабина.
Как работает система создания вооружений? Сначала формируется заказ, военные определяют, каким должно быть оружие, какие задачи оно должно решать. После чего конструкторы работают, результаты их труда проверяются и тестируются. Если оружие полностью соответствует заданию, оно идет в серию, чтобы поступить на вооружение армии. И вот ситуация: после пробных стрельб пушки, сконструированной по заданным характеристикам, молодой конструктор товарищ Грабин подходит к начальнику вооружения Красной армии товарищу Тухачевскому. Орудие и расчет прекрасно показали себя на стрельбах. Вес орудия на 200 кг меньше заданного. Но после осмотра пушки и пробной серии выстрелов Тухачевский ничего не говорит и вообще мало ей интересуется. Набравшись смелости, молодой конструктор спрашивает его прямо:
«Скажите, пожалуйста, может ли наша пушка удовлетворить современным требованиям Красной Армии?
Я ожидал прямого ответа, но услышал другое:
— Вам надо еще поработать над ней и постараться уменьшить вес.
— Пушка на двести килограммов легче, чем задано в тактико-технических требованиях Артиллерийского управления.
— Это хорошо, но нужно еще снизить вес.
— Хотелось бы знать предел, к которому мы должны стремиться.
— Чем меньше, тем лучше, — ответил начальник Вооружения.
На этом наша беседа закончилась». [131]
Что это значит? Это значит, что орудие, нужное армии, уже есть, оно готово, но Тухачевский его на вооружение не берет и в серию не запускает. И, может быть, не пустил бы, если бы не настойчивость конструктора Грабина и внимательность Сталина. Дело было так. Через некоторое время проходили плановые стрельбы, на которые были выставлены все разработанные перспективные орудия. Смотреть и выбирать должна была правительственная комиссия во главе со Сталиным, а не один Тухачевский. В день проведения стрельб Грабин видит, что его самый новый и перспективный образец отсутствует на стрельбище. Никакие беседы не могут решить вопрос. Сам конструктор описывает это так:
«Отсутствие “желтенькой” пушки меня прямо-таки резануло по сердцу… Мои объяснения и просьбы успеха не имели. На следующий день на полигон прибыл начальник Артиллерийского управления, он же заместитель начальника Вооружения, комкор Ефимов. Я обратился к нему с просьбой поставить «желтенькую» на позицию. Он отказал. 13 июня приехал на полигон Тухачевский. Он тоже отказал. Очень было досадно. Что еще можно сделать? У него власть, у меня только просьба… А мне было известно, что смотр намечен на 14 июня. После отказа Тухачевского я испытывал состояние, близкое к отчаянию. В самом деле, можно ли было спокойно отнестись к тому, что созданное нашим коллективом с таким трудом, с таким напряжением перечеркивалось одним махом даже без объяснения причин. Видя всю безвыходность нашего положения, я заявил Тухачевскому, что при докладе руководителям партии и правительства скажу, что нашу третью пушку закрыли в сарае и все мои просьбы вплоть до обращенных лично к начальнику Вооружения не привели к положительному результату.
— Так и скажете? — спросил Тухачевский.
— Да, так и скажу.
— Хорошо, мы поставим вашу третью пушку, но стрелять из нее не будем». [132]
Обратите внимание, как Тухачевский последовательно мешает показать изобретение Грабина правительственной комиссии. Казалось бы, что может быть проще? Дайте выстрелить, и пусть принимается решение. Но Тухачевский сначала отказывается выставлять орудие Грабина, а потом под напором конструктора соглашается показать его, но не разрешает стрелять, что само по себе глупо и странно. Как можно выбирать пушку, если она не выстрелит? Ясно, что на ее успешную демонстрацию нет никакой надежды.