Она старалась также представить себе, что Эмили сочувствует ей и жалеет ее. Тяжело, если ваша единственная собеседница ничего не слышит и не чувствует. И Сара часто садилась около Эмили и поверяла ей свое горе. Но не всегда могла она представить себе, что Эмили понимает ее.
Иногда после долгого тяжелого дня, когда Сару посылали куда-нибудь далеко, несмотря на холод, ветер и дождь, и затем, не дав ей отдохнуть, посылали опять, вымокшую и голодную, потому что никто не давал себе труда вспомнить, что она еще девочка, что она продрогла и слабые ноги ее устали; когда вместо благодарности ее награждали бранью и презрительными взглядами; когда воспитанницы пересмеивались, глядя на ее обтрепанное платье; когда кухарка была особенно груба и сварлива, а мисс Минчин не в духе, – Сара не могла поверить, что спокойно смотрящая на нее Эмили понимает и жалеет ее.
После одного из таких дней, когда Сара пришла вечером к себе на чердак раздраженная и измученная, лицо Эмили показалось ей таким невыразительным, а глаза такими бессмысленными, что она потеряла всякое самообладание. Ведь у нее не было никого, кроме Эмили – никого во всем свете.
– Я скоро умру, – сказала Сара.
Эмили все так же безмятежно смотрела на нее.
– Я не могу жить так, – продолжала, дрожа всем телом, бедная девочка. – Я знаю, что скоро умру. Мне холодно. Я вся измокла. Я ужасно голодна. Я прошла сегодня тысячу миль, а все только бранили меня с утра до ночи. А вечером, когда я не смогла найти того, за чем посылала меня в последний раз кухарка, меня оставили без ужина. Прохожие смеялись, когда я поскользнулась в моих старых худых башмаках и упала в грязь. Теперь я вся в грязи. А они смеялись. Слышала?
Сара пристально взглянула на спокойное лицо и стеклянные глаза Эмили, и внезапно отчаяние и злость охватили ее. Подняв руку, она сбросила Эмили со стула – она, Сара, никогда не плакавшая!
– Ты самая обыкновенная кукла! – закричала она. – Только кукла – кукла – кукла! Ты набита опилками. У тебя никогда не было сердца. Ты ничего не чувствуешь. Ты кукла!
Эмили лежала на полу. У нее был отбит кончик носа, но это не нарушило ее спокойствия.
Сара закрыла лицо руками. Крысы завозились под полом и подняли страшный писк. Должно быть, Мельхиседек наказывал кого-нибудь из своих детей.
Рыдания Сары мало-помалу стихли. Она и сама удивлялась, что могла до такой степени потерять самообладание. Через несколько минут она подняла голову и взглянула на Эмили, которая тоже искоса глядела на нее и на этот раз как будто с сочувствием.
Сара нагнулась и подняла ее. Ей было стыдно.
– Ты не можешь не быть куклой, – сказала она, – как Лавиния и Джесси не могут не быть бессердечными. Мы не все одинаковы. Может быть, ты даже лучше других кукол.
Она поцеловала Эмили, отряхнула ей платье и снова посадила ее на стул.
Саре очень хотелось, чтобы кто-нибудь нанял соседний дом, потому что его слуховое окно было очень близко от ее окна. Как было бы хорошо, если бы оттуда вдруг выглянула какая-нибудь девочка или служанка.
«Если ее лицо мне понравится, – думала она, – я скажу «здравствуйте», и мало ли что может случиться».
Раз утром, закупив все нужное в булочной, мясной и колониальной лавке, Сара возвращалась домой. Подходя к школе, она с восторгом увидала, что у отворенного подъезда соседнего дома стоит фура и носильщики вынимают оттуда мебель и вносят в дом.
«Его наняли! – подумала Сара. – Ах, если бы кто-нибудь поселился на чердаке!»
Будь у Сары время, она с удовольствием постояла бы немножко на тротуаре и посмотрела на вещи; ей казалось, что, увидав обстановку новых жильцов, она составит себе некоторое понятие о них самих.
«Столы и стулья мисс Минчин удивительно похожи на нее, – думала она. – Я заметила это, как только увидела ее в первый раз, несмотря на то что была в то время еще очень маленькая. Потом я сказала это папе, и он засмеялся и нашел, что это правда. У Большой семьи, наверное, мягкие, удобные кресла и диваны; их обои с пунцовыми цветами, которые видны из окон, очень похожи на них самих. В их доме все должно быть красиво и уютно».
Через несколько минут Сару послали в зеленную лавку за петрушкой. Когда она возвращалась назад, на тротуаре, к ее величайшему удовольствию, стояла мебель и, между прочим, красивый стол и стулья из тикового дерева и ширмы, украшенные великолепной восточной вышивкой! Саре показалось, что она видит что-то близкое и родное. Такую мебель она встречала в Индии. И папа прислал ей в школу конторку из такого же тикового дерева, но потом мисс Минчин взяла ее.
«Какие красивые вещи, – думала Сара. – Должно быть, это очень богатая семья».
Фуры с мебелью приезжали одна за другой целый день.
И Саре, выходившей из дому несколько раз, удалось увидать многое из обстановки своих будущих соседей. Да, они были, несомненно, люди очень богатые. Из фуры вынимали роскошную мебель, по большей части восточную, великолепные ковры, картины и книги – столько книг, что из них могла составиться большая библиотека. В числе других вещей была чудной работы статуя Будды.
«Кто-нибудь из этой семьи был в Индии, – думала Сара. – Как это хорошо! Я буду считать их друзьями, если даже никто не выглянет из слухового окна».
Идя вечером домой с молоком для кухарки (на Сару взваливали всякую работу), она увидала нечто еще более интересное. Красивый, румяный мистер Монморанси с озабоченным видом перешел через улицу и вошел, как свой человек, в дом, нанятый неизвестными лицами. Он оставался в комнатах довольно долго, но несколько раз выходил оттуда и отдавал приказания носильщикам. Не могло быть никакого сомнения, что он находится в дружеских отношениях с людьми, нанявшими дом, и хлопочет для них.
«Если у наших будущих соседей есть дети, – думала Сара, – то маленькие Монморанси, наверное, будут приходить и играть с ними. Может быть, они когда-нибудь для забавы зайдут и на чердак».
Вечером Бекки пришла к Саре с целым коробом новостей.
– Рядом с нами будет жить индийский джентльмен, – начала она выкладывать их. – Не знаю, черный он или белый, но он из Индии. Он очень богат, а джентльмен из Большой семьи его поверенный. У индийского джентльмена было много горя, и потому он болен. И он поклоняется идолам, мисс. Он язычник и молится дереву и камню. Я видела идола, которому он поклоняется.
Сара засмеялась.
– Этот джентльмен, наверное, не поклоняется ему, а держит его у себя только потому, что он красивый. У моего папы был такой же, но он не поклонялся ему.
Бекки, однако, предпочитала думать, что их новый сосед – язычник. Так он казался ей гораздо интереснее, чем если бы ходил, как все, в церковь с обыкновенным молитвенником в руке.
Бекки просидела в этот вечер у Сары очень долго, высказывая различные предположения о том, каков будет этот джентльмен, какова будет его жена, если у него есть жена, и каковы будут его дети, если у него есть дети. И Сара заметила, что в глубине души Бекки очень хотелось, чтобы все они были черные, ходили в тюрбанах и, самое главное, были бы такие же язычники, как и сам индийский джентльмен.