Нищая продолжала жадно есть и даже не поблагодарила Сару, когда та повернулась, чтобы уходить.

Дойдя до угла улицы, Сара обернулась. Нищая сидела, держа по лепешке в каждой руке, но не ела, а смотрела на нее. Сара кивнула ей; нищая тоже наклонила голову и продолжала смотреть ей вслед.

В эту минуту хозяйка подошла к окну.

– Господи, помилуй! – воскликнула она. – Да ведь девочка отдала свои лепешки этой нищей! А она была очень голодна, я заметила это.

Хозяйка подошла к двери и отворила ее.

– Кто дал тебе лепешки? – спросила она нищую. Девочка показала рукой на видневшуюся вдали фигурку Сары.

– Что же она сказала? – спросила хозяйка.

– Она спросила, голодна ли я.

– А что ты ответила?

– Что голодна.

– А потом она вошла в булочную, купила лепешки и дала тебе – так?

Нищая кивнула.

– Сколько лепешек дала она тебе?

– Пять.

– Значит, оставила себе только одну, – прошептала хозяйка. – А она могла бы съесть все шесть. Это было заметно по ее глазам. Как жаль, что она так скоро ушла; я дала бы ей целую дюжину… Ты еще голодна? – спросила она нищую.

– Я всегда голодна, – ответила та. – Но теперь меньше, чем раньше.

– Войди, – сказала хозяйка, отворив дверь булочной.

Нищая нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую комнату, полную хлеба! Это было что-то невероятное.

– Садись к огню; ты совсем посинела от холода, – сказала хозяйка, показывая на камин, ярко горевший в маленькой задней комнатке, – и поешь, – прибавила она, дав нищей несколько лепешек. – А когда проголодаешься, скажи мне, и я дам тебе еще, ради этой милой, доброй девочки.

Сара с большим удовольствием съела свою лепешку. Она была очень вкусная, и, во всяком случае, одна лепешка все же лучше, чем совсем ничего. Идя домой, Сара отламывала от нее по маленькому кусочку и, чтобы продлить удовольствие, ела очень медленно.

«А что, если бы эта лепешка была волшебная, – думала она, – и если бы одного крошечного кусочка было достаточно, чтобы сытно пообедать? Как бы я тогда наелась!»

Уже совсем стемнело, когда Сара подходила к школе. У Монморанси были зажжены лампы, но гардины еще не были спущены в той комнате, где ей часто удавалось видеть всю семью. В этот час мистер Монморанси обыкновенно сидел в покойном кресле, а дети окружали его, смеясь и болтая, и то присаживались на ручки кресла, то влезали на колени к отцу.

На этот раз дети тоже были здесь, но мистер Монморанси не сидел в своем кресле. В доме была какая-то суета, по-видимому, мистер Монморанси собирался в дальнее путешествие. Карета с привязанным сзади чемоданом стояла у подъезда. Дети теснились около отца; хорошенькая румяная мать тоже стояла около него и как будто спрашивала его о чем-то. Сара остановилась на минуту и смотрела, как мистер Монморанси поднимал и целовал маленьких детей, а потом нагнулся и перецеловал старших.

«Надолго ли он уезжает? – думала Сара. – Чемодан очень большой. Ах, как скучно будет без него детям! Мне и самой будет скучно без него, хоть он даже не знает о моем существовании».

Когда дверь отворилась, Сара отошла в сторону – она вспомнила о сикспенсе, – но ей была видна освещенная передняя и мистер Монморанси со старшими детьми.

– В Москве очень глубокий снег? – спросила Дженет. – Там везде лед?

– Ты будешь ездить на дрожках? – в свою очередь, спросила Нора. – Ты увидишь царя?

– Я буду писать вам обо всем, что увижу, – смеясь, ответил мистер Кармикел. – Ну, бегите домой – сегодня такая отвратительная, сырая погода. Мне было бы гораздо приятнее остаться с вами, чем ехать в Москву. Прощайте! Прощайте, мои дорогие! Да хранит вас Бог!

И мистер Кармикел, сбежав с крыльца, сел в карету.

– Если найдешь девочку, – крикнул Гюй Кларенс, прыгая по лежавшему около двери ковру, – скажи ей, что мы любим ее!

А затем дети ушли и дверь затворилась.

– Видела ты бедную-девочку-но-не-нищую, Нора? – спросила Дженет, когда они вошли в переднюю. – Она стояла в сторонке и глядела на нас. Платье ее совсем промокло от дождя, и ей, должно быть, было очень холодно. Мама говорит, что ее платья, хоть грязные и изношенные, сделаны из хорошей, дорогой материи. Наверно, кто-нибудь дает их ей. А в какую ужасную погоду посылают ее за покупками!

Сара, дрожа от холода, подошла к школе.

«О какой это девочке они говорили? – думала она. – И зачем мистер Монморанси ищет ее?»

Она взошла на ступеньки подъезда со своей корзиной, которая казалась ей на этот раз тяжелее обыкновенного, а мистер Кармикел уехал разыскивать в Москве маленькую дочь капитана Кру.

Глава четырнадцатая
Что видел и слышал Мельхиседек

В этот самый день, в то время, как Сары не было дома, на чердаке происходили странные вещи. Единственным свидетелем этого был Мельхиседек, но он был до того перепуган и сбит с толку, что убежал в свою норку и, дрожа от страха, украдкой выглядывал оттуда, наблюдая за происходившим.

На чердаке было очень тихо с тех пор, как Сара сошла рано утром вниз. Только дождь барабанил, не переставая, по крыше и оконному стеклу. Мельхиседеку стало даже немножко скучно, а когда дождь перестал и наступила глубокая тишина, он решил выйти на разведку, хоть и знал по опыту, что пройдет еще много времени, прежде чем Сара вернется в свою комнату. Он бегал то туда, то сюда, обнюхивая все уголки, и наконец нашел оставшуюся каким-то непонятным образом от его вчерашнего ужина корочку. Но только он хотел приняться за нее, как на крыше послышался шум.

У Мельхиседека замерло сердце, и он насторожил уши. Да, кто-то идет по крыше. Шаги приближались к окну… остановились около него. Потом оно тихонько отворилось. Темное лицо заглянуло в комнату, а за ним показалось другое. Два человека стояли на крыше и собирались войти в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а другой, молодой – секретарь индийского джентльмена. Но Мельхиседек, само собою разумеется, не знал этого. Он знал только одно, что эти люди нарушили тишину и уединение чердака. А когда один из них, со смуглым лицом, влез в окно и неслышно соскочил на пол, Мельхиседек стремительно бросился в свою норку. Он перепугался насмерть. Сары он не боялся: он знал, что она не бросает ничего, кроме крошек, и никогда не кричит, а только тихо и нежно свистит; около же этих страшных людей было опасно оставаться. Он лег, растянувшись, около входа в свою норку и стал смотреть в щелочку блестящими тревожными глазами. Неизвестно, много ли понял Мельхиседек из разговора, который услыхал, но если бы он даже понял все, то остался бы, наверное, в таком же недоумении.