– Лучше бы они были бедны! – невольно вырвалось у моего друга.
– Как это глупо, Маттиа!
– Может быть, – ответил он и обратился к Капи. – Как ты полагаешь, Капи, ведь было бы лучше, если бы родители Реми были бедны?
Капи залаял в ответ и, услышав мое имя, приложил, как всегда, лапу к груди.
– Теперь мы свободны, – продолжал Маттиа, – идем, куда хотим, и заботимся только о том, чтобы заслужить одобрение «почтенной публики». А с богатыми родными будет уже не то. И Капи будет хуже. Его посадят на цепь, и как бы дорога и красива она ни была, это все-таки будет цепь. Разве позволят собаке входить в роскошно убранные комнаты?
Мне было немножко досадно, что Маттиа желает мне не богатых, а бедных родных. Но он желал этого только потому, что не хотел расставаться со мной, и я не мог сердиться на него.
Мы снова стали играть и петь на улицах городов и деревень, попадавшихся нам на пути. Все у нас шло хорошо, и нам ни разу не пришлось голодать или ночевать на открытом воздухе.
Подходя к Парижу, мы остановились на той самой ферме, где дали первый концерт, когда там праздновалась свадьба. Молодые узнали нас и снова попросили поиграть, а потом угостили ужином и оставили ночевать.
На другой день мы наконец увидели вдали Париж. Прошло уже полгода с тех пор, как мы вышли из него, и погода теперь была совсем не такая, как тогда. Наступила осень, солнце было скрыто тучами, а когда поднимался ветер, нам на голову падали не лепестки цветов, а сухие листья.
Маттиа стал задумчив и печален.
– Знаешь, о чем я все это время думал? – спросил он.
– О чем?
– О Гарофоли. Вдруг его уже выпустили из тюрьмы? Я не спросил, надолго ли его посадили. Может быть, он теперь уже на свободе и живет все там же, на улице Лурсин. А улица Муфетар, где живут знакомые Барберена, рядом с ней. Вдруг мы встретим Гарофоли? Ведь он не только мой хозяин; он мой дядя и может потребовать, чтобы я жил у него. Ах, я несчастный! Что я буду тогда делать? Нам с тобой придется расстаться, может быть, навсегда!
Я совсем забыл о Гарофоли, и слова Маттиа поразили меня.
– Как же нам быть? – сказал я. – Не лучше ли тебе совсем не входить в Париж?
– Нет, в Париж, я думаю, можно, но на улицу Муфетар я идти боюсь.
– Так и не ходи. Я пойду один, а в семь часов вечера мы встретимся.
И назначив встречу около собора Парижской Богоматери, мы разошлись в разные стороны: Маттиа и Капи пошли к Ботаническому саду, а я отправился на улицу Муфетар.
У меня были записаны адреса трех знакомых Барберена: Пажо, Баррабо и Шопине.
В самом начале улицы Муфетар жил Пажо, и я пошел к нему. Он оказался хозяином плохенького трактирчика. Отворив дверь, я робко спросил, не знает ли он, где живет Барберен.
– Какой такой Барберен? – сказал он.
– Барберен из Шаванона.
– Здесь такого нет, и где он – не знаю.
Потерпев неудачу, я отправился к Баррабо. Он держал овощную лавку, и я долго не мог добиться никакого толку, так как и он, и жена его были заняты с покупателями.
– Барберен? – наконец проговорил он. – Да, я знавал его, но не виделся с ним уже года четыре.
– Целых пять, – поправила его жена. – И где он живет, мы не знаем.
Теперь вся моя надежда была только на Шопине. Он, как и Пажо, оказался трактирщиком. Когда я вошел, он прислуживал посетителям.
– Барберен? Его уже здесь нет, – ответил он на мой вопрос.
– А где же он теперь? – спросил я.
– Не знаю. Он не оставил адреса.
Должно быть, по моему лицу было заметно, как огорчили меня его слова, потому что старик, обедавший около очага, обратился ко мне.
– А зачем тебе нужен Барберен? – спросил он.
Сказать ему правду я, конечно, не мог.
– Я пришел из его деревни, – сказал я, – и принес ему известия от жены. Она говорила, что я могу найти его здесь.
– Если вы знаете, где Барберен, – вмешался Шопине, – дайте этому мальчишке адрес. Худа от этого не будет.
Эти слова немножко ободрили меня.
– Три недели тому назад, – сказал старик, – он жил в отеле Канталь, на Аустерлицкой площади. Может быть, он и теперь живет там.
Я поблагодарил и ушел; но прежде чем отправиться на Аустерлицкую площадь, я решил узнать, что сталось с Гарофоли. Это было важно для Маттиа.
Свернув на улицу Лурсин, я вошел на двор дома, где жил Гарофоли. Старый тряпичник разбирал при свете фонаря какие-то лохмотья, совершенно так же, как в тот день, когда я был здесь с Витали. Казалось, он неотлучно простоял здесь все эти годы.
– Господин Гарофоли дома? – спросил я.
– Нет, – коротко ответил старик.
– Он все еще в тюрьме?
– Все еще там.
– А когда его выпустят?
– Через три месяца.
Еще три месяца! Значит, Маттиа может быть спокоен. В это время я наверняка успею разыскать моих родных, а они уж сумеют защитить Маттиа от Гарофоли.
Успокоившись на этот счет, я пошел на Аустерлицкую площадь. На душе у меня было легко и, должно быть, поэтому я стал думать о Барберене снисходительнее.
Может быть, он совсем не так дурен, как кажется? Без него я умер бы от холода и голода на улице Бретель. Положим, он продал меня Витали, но ведь он меня совсем не знал и не мог любить. К тому же он в то время остался без работы и боялся, что ему и жене его придется выносить страшную нужду. Теперь он искал меня, и если у меня будет семья, то только благодаря ему.
Придя на Аустерлицкую площадь, я нашел отель Канталь, или, вернее, жалкие меблированные комнаты. Их держала дряхлая глухая старуха с трясущейся головой.
Я спросил у нее, тут ли живет Барберен.
– Что такое? – прошамкала старуха и, согнув кисть руки, приложила ее к уху. – Я не очень хорошо слышу.
– Я желал бы видеть Барберена из Шаванона, – крикнул я. – Он здесь живет?
Она в отчаянии всплеснула руками, и голова ее затряслась еще сильнее.
– Ты, должно быть, тот мальчик? – спросила она.
– Какой мальчик?
– Тот, которого он искал.
– Да, Барберен искал меня.
– Нужно говорить «покойный Барберен». Он умер.
– Умер?
– Да, неделю тому назад в больнице святого Антуана.
Я был ошеломлен. Барберен умер. Как же я теперь найду свою семью?
– Значит, ты тот мальчик… Значит, вы тот молодой господин, которого он хотел отдать богатым родным.
– Вы знаете это? – спросил я, надеясь, что она может рассказать мне что-нибудь о моей семье.