– Здравствуйте, товарищи, – сказал он несколько скорбным голосом, остановившись со своим спутником возле нас. Мы встали навстречу обоим и поздоровались с каждым за руку. Несколько мгновений он оглядывал нас, отгоняя волны хмеля, помигивая пленчатыми веками и пульсируя желваками на сухом стянутом личике.
Обычно после такого тусклого приветствия спрашивают документы, но он ничего не спросил, а только сел рядом со мной. Возможно, из-за того же карабина он счел меня старшим в нашей группе, что не соответствовало истине, потому что старшим был Котик – и по возрасту, и по званию.
Второй сван, который был откровенно пьян, добродушно посапывая, присел перед нами на корточки, чтобы, видимо, общаться со всеми сразу. У него была тяжелая бычья голова выпивохи и голубые, навыкате, глаза. Время от времени голова у него падала на грудь, и каждый раз, подняв ее, он оглядывал нас с неизменным детским любопытством. Казалось, каждый раз поднимая голову, он заново удивлялся, не понимая, как мы очутились перед ним.
– Откуда будете? – все так же скорбно спросил сван в черном кителе, искоса оглядывая всех.
– Мы из города, а этот товарищ из Москвы, – дружелюбно и внятно сказал Котик, голосом показывая, что запасы его дружелюбия необъятны.
– Здесь что делали? – скорбя и удивляясь, спросил он, повернувшись вполоборота. Одна рука его опиралась о колено, другая, та, что была поближе ко мне, опиралась о ручку топорика. Теперь было ясно, что он вдребадан пьян, но изо всех сил сдерживается. Из всех пьяных самые опасные – это те, что стараются выглядеть трезвыми.
– Мы гостили у колхозных пастухов, наших хороших друзей, – все так же внятно и миролюбиво сказал Котик.
– Имени? – неожиданно спросил черный китель, помигивая пленчатыми птичьими веками. Стало тихо.
– Что значит имени? – в тишине спросил Котик.
– Имени, значит, имени, – твердо повторил черный китель, искоса оглядывая нас. Второй сван, глядя на меня, делал мне какие-то знаки. Я никак не мог понять, что он своими пьяными знаками и кивками хочет мне сказать, и на всякий случай в ответ пожал плечами.
– Я не понимаю вас, – сказал Котик, отстаивая свое скромное право отвечать только на ясные вопросы.
– Здесь в горах несколько ваших колхозов, – наконец объяснил лупоглазый, покачиваясь на корточках, – потому имени спрашивает…
– А, колхоз, – обрадовался Котик и оглянулся: на Андрея.
– Имени Микояна, – едва скрывая раздражение, подсказал Андрей. Вся эта история его начинала раздражать.
– Правильно, – согласился черный китель и, сделав на лице гримаску человека, который знает больше, чем говорит, добавил: – Не обижайтесь, но это надо…
– Что вы! – воскликнул Котик.
– А вы кем работаете? – спросил я у соседа.
– Заместитель лесничего буду, – сказал он важно и стал расстегивать верхний карман кителя.
– Что вы, не надо! – сказал Котик и протянул руку, стараясь помешать ему.
– Шапку там у товарища забыл, – сказал он, ладонью неожиданно нащупав на лбу довольно заметный рубец от шапки. И было непонятно, рубец этот ему напомнил, что нет фуражки, или разговор о должности заставил его вспомнить о существенной части своей формы.
Обстановка явно разряжалась. Теперь заместитель лесничего не опирался на свой топорик как на эфес шпаги, а просто положил его на колени. Кажется, теперь он перестал сдерживаться и осоловел. Он перестал разглаживать на лбу рубец от шапки и, поставив локоть на колено, свесил голову на ладонь и задремал.
Второй сван, словно дожидаясь этого мгновения, усилил свои дурацкие кивки и подмигивания. Наконец я его понял.
– Карабин? – спросил я.
– Продай, – радостно закивал он мне.
– Не продается, – сказал я.
– Тогда махнемся, – вдруг произнес он городское словечко.
– Нет, – сказал я, стараясь не раздражать его, – не могу.
– Я тебе немецкий автомат дам, – торопливо прошептал он, – потому что вот эти русские карабинчики спокойно не могу видеть.
– Нет, – сказал я, стараясь не раздражать его.
– Дай посмотреть, – сказал он и протянул руку. Я вздохнул и снял карабин.
– Зачем тебе карабин, если у тебя автомат есть? – сказал я, стараясь возвысить его автомат за счет своего карабина.
Он щелкнул затвором и заглянул в ствол.
– Автомат для охоты не такой удобный, далеко не берет, – сказал он и поднял голову. – А патроны есть?
– Патроны далеко, в рюкзаке, – сказал я твердо. Видно, он это почувствовал и, прицелившись куда-то, щелкнул курком.
– Вот эти русские карабинчики люблю, – сказал он, неохотно возвращая мне карабин.
Я взял карабин и повесил его за плечо. Я почувствовал облегчение, оттого что все так хорошо кончилось.
– За сколько водолаза можно нанять? – вдруг сказал он.
– Зачем тебе водолаз? – спросил я.
– Одно озеро знаю, – сказал он просто, – на дне немецкое оружие. Водолаза хочу.
Мы рассмеялись, а парень снова задумался. В это мгновение черный китель поднял голову и начал что-то выговаривать своему земляку. Сван, что сидел на корточках, добродушно оправдывался, поглядывая в нашу сторону как на союзников. Черный китель постепенно успокоился и на интонации мелкого административного раздражения замолк.
– Язык не распускай, – сказал он ему в конце по-русски и приподнял топорик с колен.
– Даже спрашивать не буду, – ответил ему на этот раз сван, обратившись к Котику, спросил: – Водолаз сюда имеет право приехать?
– Обманывать не можем, – ответил Котик добродетельно, – но мы в таких делах не разбираемся.
– Что ты говоришь, кацо! – взвился черный китель. – Водолаз как может сюда приехать? Водолаз – государственный человек. Водолаз от моря отойти не имеет права. Ты что – райком, военком, сельсовет?!
– На один день водолаза хочу, – сказал молодой сван, ни малейшего внимания не обращая на эту грозную тираду, – сам привезу и отвезу, как министра.
– А ну скажи, в каком озере лежит? – неожиданно с другой стороны атаковал его заместитель лесничего.
– Э-э, – лукаво протянул молодой сван и помахал толстым пальцем у переносицы, – это мой секрет. Кроме водолаза, никому не скажу.
– Привлеку, – сказал черный китель и, грустно покачав головой, посмотрел на лезвие топорика, словно читая на нем соответствующую статью закона.
– Скажите, – спросил я у него, слегка развеселившись, – для чего вам этот топорик?
В сущности говоря, если б я не заметил на обушке этого топорика нечто вроде металлической печати, я, наверное, не спросил бы его об этом. Мне хотелось узнать, что он, собственно, им делает: скажем, ударом обушка отмечает сухостой или делает какие зарубки, или это просто символ его лесной власти.